ХРОНОТОП.

Термин «хронотоп» произошел от соединения древнегреческих слов chronos (время) и topos (место). М.М. Бахтин дает общее определение хронтопа как слияния пространственных и временных характеристик в литературном тексте. В эстетике Бахтина временные и пространственные характеристики понимаются ценностно окрашенными, так как они создают индивидуальную художественную картину мира, раскрывая авторскую позицию. Хронотоп приобретает характер целостного художественного образа мира, обретающего завершенность и целостность. Хронотоп проявляет бытийные, философские основания художественного произведения.

В эстетике Ю.М. Лотмана «структура пространства текста становится моделью структуры пространства вселенной, а внутренняя синтагматика элементов внутри текста — языком пространственного моделирования» [3; 266]. Лотман подчеркивает значимость противопоставления «верх» — «низ» в художественной структуре текста. Данное противопоставление приобрело особую значимость в эстетике и художественном творчестве романтиков, мировоззрение которых было обусловлено концепцией двоемирия.

В романтической культуре хронотоп воплощает ключевые для этого литературного метода эстетические принципы и приемы в изображении мира и человека: диалектичность, экспрессивность, таинственность, максимализм, универсализм. Романтический хронотоп подчеркивает резкую антитезу земного и небесного, конечного и бесконечного, субъективного и объективного, человека и общества, но в то же время устремлен к разрешению этих антитез, к достижению абсолютного идеала. Окружающий мир, природа в романтической литературе предстают в отражении человека — чаще всего исключительной личности. Хронотоп романтического текста построен на диалоге внешнего, природного мира и внутреннего мира человека. Романтический хронотоп предельно подвижен: прошлое, настоящее и будущее в нем диалектически связаны.

В ранний период творчества Л. (1828–1836) хронотопы воплощают мучительные сомнения, страсти лирического героя, поэтому ключевыми пейзажными деталями выступают гром, молния, буря, бушующее море, «кровавая могила» («1831-го июня 11 дня»). Временные и пространственные границы, законы, по которым живет герой Л., имеют мало общего с реальным течением времени: он воспринимает земной мир с позиции вечности. Герой Л. свободно «перемещается» во времени, освобождаясь от «оков» земного мира. Мгновение, «минута» по полноте переживания в творчестве русского романтика сопоставимы с вечностью. Теснота земного мира метафорически воплощается в раннем творчестве поэта в образах монастыря, темницы, гроба.

Хронотопы большинства ранних произведений Л. построены на основе резких антитез вечности и времени, небесного и земного, прошлого и настоящего, поэта и окружающего мира. Пространственные антитезы образно раскрывают динамику и диалектику внутреннего мира лермонтовского героя. «Диалектику души» подчеркивают сужение и расширение художественного пространства, соотнесение различных пространственных ракурсов. По такому принципу, например, построено ст. Л. «Парус» (1832).

В ранней лирике Л. значимое место занимает астральный хронотоп. В ст. «Ангел» (1831) он раскрывает божественную гармонию горнего мира. В ст. Л. «Звезда» (1830–1831) символ одинокой звезды фокусирует различные поэтические смыслы: это знак небесного мира, это жизненная цель, это выражение духовных устремлений, поэтических мечтаний лирического героя. Благодаря символу звезды оформляется оппозиция земли и неба. Еще большая конфликтность проявляется в элегии Л. «Как в ночь звезды падучей пламень…» (1832), где возникает архаическое уподобление смерти человека падающей звезде. В данной ранней элегии Л. звезда символизирует одинокого лирического героя, не принятого в земном мире.

В поздней лирике Л. (1837–1841) на смену антитетичности приходит стремление к синтезу. Лирический вектор направлен не столько в русло интроспекции, сколько на создание диалогической связи человека с природным миром, Богом. Лермонтовский антропоцентризм эволюционирует к соборному мировосприятию, разрешающему религиозную антитезу бесконечного и конечного («Когда волнуется желтеющая нива…», 1837). Хронотоп данной элегии Л. соединяет в себе приметы весны, лета и ранней осени и отражает целостность земной природы. Природный мир предстает гармоничным, но в то же время иерархическим: через земное, природное лирический герой приобщается к божественному. Природа в элегии предстает гармонично-целостной и динамичной. Пейзажные образы становится символами в христианском смысле, так как в них осуществляется связь земного и небесного миров. Пейзажное пространство постепенно сужается от «нивы» и «леса» до «ландыша» и «ключа». Происходит мифопоэтическое сближение «северной родины» и рая. В элегии отражены процессы познания природы, самопознания и богопознания, восхождение от сотворенного к Творцу. В элегии проявляется духовное переживание личности, когда одно мгновение наполняется полнотой вечности.

В поздней лирике Л. также сохраняет значимость астральный хронотоп («Вид гор из степей Козлова», 1838). В данной элегии символ звезды возникает в финале ст. в связи с образом горы Чатырдаг. Природный мир представлен как созвучие всех стихий, небесного и земного миров.

На основе композиционной антитезы построен хронотоп ст. Л. «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840). Окружение героя в настоящем представляет собой призрачную, акцидентную сферу, которой противопоставлены «воспоминания детства», анамнезис, преображающие внутренний мир лирического героя. В лирическом зачине создается экспрессивный образ инфернальной сферы, характеристиками которой выступают дисгармоничность, хаотичность («при шуме музыки и пляски»), масочность и духовная мертвенность («образы бездушные людей»). «Миг» текущего времени расширяется до масштаба вечности. Прошлое, воскрешаемое в настоящем, предощущает форму бытия, свободную от времени. Художественным пространством текста становится природный космос. Отдельные пейзажные образы становятся символическими знаками всеединства. Колористическая символика зари проясняет откровение в природном космосе таинств софийного сотворения и преображения мира. Возвращение в инфернальную сферу масочности еще более усиливает позицию пророческого обличения.

В ст. Л. «Из Гете» («Горные вершины…», 1840), навеянном «Ночной песней странника» немецкого поэта, вначале лирический вектор направлен на верхний уровень бытия, где горный мир сближается с горним. Тема человека вводится благодаря образу дороги, который подчеркивает идею духовного странствия и восхождения. Лирический вектор направляется и на самое малое — «листы», фокусирующие всеобщее состояние мира и вводящие архаическое метафорическое обозначение человека. Становление человека завершается покоем, религиозным чувством полноты бытия.

В итоговом ст. Л. «Выхожу один я на дорогу…» (1841) ситуация одиночества обнажает родовую сущность человека и объемлется мотивом дороги, всеобщего пути, конечная цель которого предвосхищается в Боге. Световой образ «блестит» раскрывает сопричастность земли небу. Пространственная перспектива расширяется от образов дороги, «пустыни» до образа Вселенной.

В романе Л. «Герой нашего времени» соединяются черты хронотопов раннего и позднего творчества художника. Хронотоп в этом произведении помогает понять трагизм «истории души человеческой» главного героя. Хронотоп романа, с одной стороны, фокусирует вечную проблему места человека в мироздании, с другой стороны, отражает в себе духовные искания конкретной личности, наделенной болезненным самопознанием, внутренней раздвоенностью.

В романе «Герой нашего времени» значимую роль играет астральный хронотоп. В главе «Фаталист» символика звездного неба неразрывно связана с мотивом пути, постижения смысла жизни. Закат и звездное небо вызывают в герое двойственный отклик: с одной стороны, благоговение, с другой — рефлексию, рационалистическую оценку. Печорин осознает себя выразителем человеческого рода, постигает духовную связь с предками. Герой описывает закат при помощи ярких эпитетов, сравнений и метафор: «месяц, полный и красный», «как зарево пожара», «зубчатый горизонт домов». Чувство мировой гармонии в душе героя уживается с иронией. Ирония вытесняется поэтической реконструкцией верующего сознания, мысленная сопричастность которому позволяет герою пережить духовное преображение.

В хронотопе романа ключевой выступает антитеза горного (горнего), соотнесенного с миром естественных человеческих переживаний, идеалом, и земного. Горный мир в романе — это сфера «первобытных» страстей, противопоставленных цивилизации. С горным (горним) миром образно соотнесена Бэла. В метафорах и сравнениях, которые характеризуют эту героиню, подчеркивается ее небесная, райская красота.

Горные пейзажи в романе выполняют не только композиционную функцию, но и психологическую, помогая понять духовное состояние героев. В горных пейзажах соединяются черты романтизма и реализма. Лермонтовские горные пейзажи построены по принципу контраста света и тени, мрака. Образ пропасти в горных пейзажах романа «Герой нашего времени» раскрывает силу хаоса, смерти. Антитезу также часто оформляют образы востока, золотистых и серебристых шапок гор и туч, сулящих бурю. Эта антитеза топографически подчеркивается рассказом о Крестовой горе и Чертовой Долине.

Горный ландшафт позволяет пережить офицеру-рассказчику таинство рождения нового дня, пробуждения природы после ночного сна, близость хаоса. Горы вызывают в офицерерассказчике восприятие себя в качестве выразителя человечества, который остается наедине с природой. Утренняя тишина позволяет рассказчику пережить молитвенное благоговение, полноту мировосприятия: горный мир уподобляется храму.

Особую функцию горный пейзаж выполняет в главе «Княжа Мери. В первой же записи Печорина от 11-го мая содержится описание утренней, весенней природы, которая созвучна красоте райского сада. В первой дневниковой записи проявляется антитеза «верх» — «низ» в динамике: герой спускается вниз не только в физическом, но и духовном мире, он сходит вниз с вечного, бытийного уровня в бытовой, мирской суетный мирок «водяного общества».

Духовное смятение, противоречивость натуры Печорина помогает понять мотив странствия и образ дороги, который скрепляет все сюжетные линии романа. Главный герой романа — вне дома: он постоянно находится в пути и тяготится любой формой оседлого быта. Самые значимые события в его жизни происходят в пути, во время остановок. Образ дороги раскрывает романную линию формирования личности, наделенной жаждой действия и самопознания. Образ дороги помогает понять духовные искания не только главного героя, но и странствующего офицера-рассказчика, возвращающегося из Закавказья, и Максима Максимыча. Образ дороги в романе служит одним из символических обозначений русской культуры и русского человека. В образе дороги в романе проявляется мифопоэтический смысл испытания, мытарств. Наиболее ярко это проявляется в изображении горного путешествия офицерарассказчика и Максима Максимыча.

Хронотоп романа связан и с водной стихией. Непокорность, непредсказуемость и опасность водной стихии подчеркивается сравнением горной реки со змеей. Наиболее ярко этот смысловой план проявляется в образе девушки-конрабандистки, которая сравнивается с Ундиной. Сравнивая себя с матросом «разбойничьего брига», Печорин тоскует по духовной полноте и свободе, метафорически связанной с водной стихией.

В хронотопе романа «Герой нашего времени» проявляется архаическая антитеза родного (доброго) и чужого (злого), которая является одним из вариантов онтологического противопоставления сфер космоса и хаоса, жизни и смерти. Рассказчик воспринимает непогоду в горах с позиции русского человека, который живет в мире Севера, где также бушуют метели. Горная метель сравнивается рассказчиком с Соловьем-Разбойником. Данное сравнение придает эпизоду эпический, почти былинный характер. Метель вызывает в сознании русского человека ключевые для национального мировосприятия образы бескрайних снегов, лошади.

Лит.: 1) Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство, 1986. — 444 с.; 2) Гаспаров М.Л. «Когда волнуется желтеющая нива…»: Лермонтов и Ламартин // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. — М.: Новое литературное обозрение, 1995. — С. 150–158; 3) Лотман Ю.М. Структура художественного текста. — М.: Искусство, 1970. — 384 с.; 4) Лотман Ю.М. Семиосфера. — СПб.: «Искусство-СПБ», 2004. — 704 с.; 5) Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. — М.: Наука, 1976. — 375 с.; 6) Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. — Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1973. — 702 с.; 7) Уразаева Т.Т. Лермонтов: история души человеческой. — Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1995. — 256 с.; 8) Фохт У.Р. Лермонтов. Логика творчества. — М.: Наука, 1975. — 190с.; 9) Ходанен Л.А. Поэтика Лермонтова. Аспекты мифопоэтики. — Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1995. — 93 с.

Г.В. Косяков