«ДУЭЛЬ ЛЕРМОНТОВА С Н.С. МАРТЫНОВЫМ»

«ДУЭЛЬ ЛЕРМОНТОВА С Н.С. МАРТЫНОВЫМ»

Поэт был убит вечером 15 июля 1841 г. близ Пятигорска, у подножия горы Машук, на дороге в немецкую Николаевскую колонию. Как оказались в Пятигорске действующие лица этой трагедии. Лермонтова и А.А. Столыпина-Монго командировали 10 мая в Ставрополе в Дагестанский отряд ген. от инфантерии Е.А. Головина, но они самовольно объявились в Пятигорске 19–20 мая, и ловкостью Л. добились у нач. штаба войск на Кавказской линии полк. А.С. Траскина разрешения остаться на водах «до облегчения болезни». Мартынов подал 14 ноября 1840 г. прошение на Высочайшее имя об отставке «по домашним обстоятельствам», был уволен с чином майора 23 февр. 1841г. и 25–26 апр. прибыл из Моздока в Пятигорск, где решил отдохнуть перед возвращением в Москву и заодно дождаться указа об отставке. Корнет л-гв. Конного полка М.П. Глебов заехал на модный курорт 17–18 мая, по дороге в Петербург после годичной командировки на Кавказ, где был тяжело ранен 11 июля 1840г. при Валерике. Поручик кн. С.В. Трубецкой, прикомандированный к Кавказскому линейному казачьему войску, выехал из Москвы 7 мая и прямиком, без разрешения начальства, направился в Пятигорск, куда прибыл, вероятно, одновременно с Л. и Столыпиным. Наконец, коллежский секретарь кн. А.И. Васильчиков, сын пред. Государственного совета и Комитета министров, состоявший в комиссии сенатора барона Гана по установлению нового управления Кавказе, явился в город 4–5 июня по дороге из Тифлиса в Петербург, и остался для лечения венерической болезни. Все — давнишние (за исключением, пожалуй, Васильчикова) друзья и приятели Л.

Расставаясь осенью 1841 г. после военного суда, они, как писал в 1872 г. Васильчиков, дали «…друг другу слово молчать и не говорить никому ничего другого кроме того, что …показано на формальном следствии» [3]. А они утаили много чего. Скажем, двух секундантов — Столыпина и Трубецкого и что те делали на дуэли. «Смягчили» фактические условия поединка, к-рые Мартынов порывался в своих черновых показаниях открыть следствию. Да еще принудили его написать, что-де они всячески склоняли противников помириться. Выходит, документы следствия и военного суда, хотя и подлинные, но, увы, не достоверные.

Глебов погиб на Кавказе в 1847 г. Столыпин умер во Флоренции в 1858 г., а Трубецкой — год спустя. Никто из них воспоминаний о поэте и его гибели не оставил. Мартынов скончался в 1875 г., в подмосковном имении Знаменское-Иевлево. Начал было писать в 1872 г. «мемуары», обещал поведать историю трагической дуэли с поэтом, а как дошел до 1837 г., свои записки забросил. Однако в частных беседах уверял, что к нему на гауптвахту приходили секунданты, и «просили показать на следствии, что они принимали все меры к нашему примирению», а он отвечал, что «…для суда я покажу это; но для частных лиц буду говорить, как было на самом деле, т.е. что ссору раздули». Как утверждал моск. знакомый поэта И.А. Арсеньев, Мартынов «…был человек бесхарактерный и поэтому всегда находился под чьим либо посторонним влиянием» [3]. Именно поэтому он так и не решился публично признать, что на поединке бездумно пошел на поводу у секундантов, и, убив поэта, безропотно принял на себя и их прегрешения. Последним умер в 1881 г. Васильчиков. Еще в 1872 г. он напечатал свои воспоминания о дуэли, где почти все так, как он показывал на следствии. А в частных беседах с историком М.И. Семевским и первым биографом поэта П.А. Висковатовым рассказывал для потомков совершенно иную версию событий дуэли, где уготовил Столыпину и Трубецкому едва ли не роковую роль в пятигорской трагедии.

Причины дуэли. Как утверждает Мартынов в своих неоконченных воспоминаниях, он близко сошелся с Л. в Школе юнкеров. Отдает должное его умственному развитию, природной доброте и, вместе с тем, отмечает желание скрывать от окружающих «все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства». Вместе пописывали в юнкерском журнале скабрезные стишки на начальников и товарищей, а на досуге фехтовали на саблях. Сестры Мартынова обожали шустрого Мишеля, что не нравилось их матери. Разумеется, общались по выходе в офицеры, но насколько близко, неизвестно. Мельком увиделись на Кавказе в 1837г., куда Л. перевели за стихи на смерть Пушкина, а Мартынов командировали на год от своего Кавалергардского полка для участия в военных действиях против горцев. Конечно же, встречались в 1838 г. и 1839 г. в Петербурге, по возвращении поэта. Осенью 1839 г. Мартынов добровольно перевелся в Гребенский казачий полк на Кавказ, где Л. оказался весной 1840 г. после дуэли с Барантом. Свиделись в сент.-окт. 1840 г., в экспедиции ген. — лейтенанта А.В. Галафеева. Наконец, сошлись весной 1841г. в Пятигорске. Мрачный и злой отставной майор Мартынов, год назад мечтавший о блистательной карьере, и неунывающий насмешливый поручик Л.

Причины дуэли сокрыты в потаенных непростых отношениях двух разных по характеру и темпераменту людей. Мотивы преступления искали в мифических пороках Мартынова (любострастие к гребенским казачкам и шулерство). В его мнимом литературном соперничестве с Л., таланту которого он, заметим, отдавал должное. Говорили также, что причина ссоры Л. и Мартынова — соперничество из-за «розы Кавказа» Э.А. Клингенберг (впоследствии Шан-Гирей) или ее сводной сестры Н.П. Верзилиной; что Мартынов увидел себя в Грушницком из повести «Княж на Мери» и страшно обиделся; наконец, что он заступился за честь своей сестры Натальи, к-рую Л. якобы вывел в образе княжны Мери. Трудно поверить, что Л. общался на протяжении десяти лет с жалким, ничтожным и завистливым субъектом только ради того, чтобы изводить его своими остротами. По версии А. Чернова ссора случилась, когда 13 июля в доме Верзилиных Л. предложил помянуть пятерых вождей декабристского движения, казненных в Петербурге четверть века назад, а Мартынов счел это провокацией и пить за цареубийц отказался. По мнению В. Левина, Мартынов явился для Л. объектом психологического эксперимента — проверял, что победит в приятеле — оскорбленное самолюбие или чувство дружбы, — ради которого поэт, как и Печорин в «Герое нашего времени», готов был рисковать жизнью. С.В. Чекалин предположил, что Мартынов написал на старинном медицинском рецепте чудодейственного эликсира для поддержания мужской силы злую эпиграмму на Л., где упомянул его пятигорских симпатий — Э.А. Клингенберг, Нимфодору Реброву и некую Адель — и тем вызвал негодование поэта. Оставляем в стороне анекдотические версии о кознях пятигорских недоброжелателей Л. из карточного салона генеральши Мерлини и заговоре императора и Шефа жандармов гр. А.Х. Бенкендорфа против Л., где дуэль — всего лишь инсценировка убийства поэта с участием Мартынова, секундантов и вооруженного казака в кустах [1].

На следствии Мартынов и секунданты — Глебов и Васильчиков — сговорились назвать пустячную причину (она же и повод) дуэли — остроты, колкости и насмешки поэта на «вечере в одном частном доме». Тогда гибель Л. смотрелась со стороны как несчастный случай, в чем секунданты настойчиво убеждали Мартынова. Были еще карикатуры поэта, о к-рых, понятное дело, они не упоминали: Мартынов с кинжалом в непристойной позе и женском корсете. Васильчиков в своих показаниях особо подчеркнул: ему неизвестно, чтобы между противниками «была какая-либо давнишняя ссора или вражда…» [3].

Н.П. Раевский из пятигорского окружения Л. оставил описание роковой ссоры 13 июля в доме М.В. Верзилиной: «…Как началась наша музыка, Михаил Юрьевич уселся в сторонке, в уголку, ногу на ногу закинув, что его обычной позой было, и не говорит ничего; а я-то уж вижу по глазам его, что ему не по себе. Взгляд у него был необыкновенный, а глаза черные. Верите ли, если начнет кого, хоть на пари, взглядом преследовать, — загоняет, места себе человек не найдет. Подошел я к нему, а он и говорит:

— Садись …играй кадриль. Пусть уж лучше танцуют.

Я послушался, стал играть французскую кадриль. Разместились все, а одной барышне кавалера недо стало. …А тут вдруг Николай Соломонович, poignard наш, жалует. Запоздал, потому франт! Как пойдет ноготки полировать да душиться, — часы так и бегут. Вошел. Ну просто сияет. Бешметик беленький, черкеска верблюжьего тонкого сукна без галунчика, а только черной тесемкой обшита, и сереб ряный кинжал чуть не до полу. Как он вошел, ему и крикнул кто-то из нас:

— Poignard! вот дама. Становитесь в пару, сейчас начнем.

Он — будто и не слыхал, поморщился слегка и про шел в диванную, где сидели Марья Ивановна Верзилина и ее старшая дочь Эмилия Александровна Клингенберг. Уж очень ему этим poignard’ом надое дали. И от своих, и от приезжих, и от I’armee russe ему другого имени не было. А, на беду, барышня оказалась из бедненьких, и от этого Михаил Юрьевич еще пуще рассердился … и говорит громко:

— Велика важность, что poignard’ом назвали. Не след бы из-за этого неучтивости делать!

А Мартынов в лице изменился и отвечает:

— Михаил Юрьевич! Я много раз просил!.. Пора бы и перестать!

Михаил Юрьевич сдержался, ничего ему не ответил, потому что видел, какая от этих слов на всех лицах легла тень. Да только видно было, что его весь вечер крутило. Тут и с князем Голицыным, которого, в сущности, он уважал, размолвка, тут и от музыки раздражение, да и мысль, что вот-де барышень лишили и без того удовольствия по своему же капризу, да еще и ссориться при них вздумали. Вечер-то и сошел благо получно» [2]. Раевский обронил и такую фразу: «Они знакомы были еще в Петербурге, и хотя Лермонтов и не подпускал его особенно близко к себе, но все же не ставил его наряду с презираемыми им людьми» [2].

В «Герое нашего времени» Грушницкий ссорится с Печориным по ничтожному поводу — из-за княжны Мери, а тот требует нарочито жестоких условий поединка, дабы понаблюдать в своем противнике непродолжительную борьбу совести с самолюбием. Схожую ситуацию мы находим и в дуэли Л. с Мартыновым: официальная причина ссоры между приятелями — смехотворная, а условия поединка — на редкость кровожадные. В сохранившихся черновых ответах Мартынова на вопросы следователей и записочках, к-рыми он обменивался с Глебовым и Столыпиным, когда сидел в пятигорской тюрьме, читаем: дуэль возобновляется до трех раз; кто промахнется, вызывается противником на барьер; осечки считаются за выстрелы.

Нач. войскового штаба Кавк. линии полк. А.С. Траскин (он негласно следил за ходом следствия) в письме командующему войсками П.Х. Граббе отметил: «Причину их ссоры узнали только после дуэли; за несколько часов их видели вместе, и никто не подозревал, что они собираются драться. Лермонтов уже давно смеялся над Мартыновым и пускал по рукам карикатуры, наподобие карикатур на г-на Майе, на смешной костюм Мартынова, который одевался по-черкесски, с длинным кинжалом, — и называл его «Г-н Пуаньяр с Диких гор». Однажды на вечере у Верзилиных он смеялся над Мартыновым в присутствии дам» [3].

Судное дело о дуэли. 1841–1842. НИОР РГБ.

Военно-судное дело о дуэли Л. опубликовали в начале царствования Александра II и в обществе отметили, что ничтожная причина поединка никак не вяжется с ее трагическими последствиями. Вот тогда Мартынов объявляет, что поссорился он с Л. из-за пропавших писем своих сестер.

А случилось якобы следующее. Когда в 1837 г. поэт отдыхал в Пятигорске без малого четыре месяца, там оказалось и семейство Мартыновых. В сент. он вызвался отвезти приятелю в отряд на Черноморском побережье пакет с письмами его сестер и 300 руб. денег, о к-рых поэту не сказали. При встрече Л. признался, что посылку в дороге украли. Деньги вернул. По версии Мартынова Л. пакет вскрыл и письма прочитал из любопытства, желая узнать мнение о нем сестер Мартынова. Когда в 1841 г. Л. стал донимать приятеля своими шутками, тот припомнил ему эту давнишнюю историю. Поэт, понятное дело, обозлился. Слово за слово и все кончилось дуэлью. Обвинение серьезное, если помнить о многосложных отношениях поэта с сестрами Мартынова. Как уверял князь Д.Д. Оболенский, опубликовавший в 1893 г. бумаги Мартынова, Л. намеревался жениться на романтической Наталье Соломоновне, к-рая наивно хвалилась окружающим, что поэт вывел ее в «Герое нашего времени» [4].

Вряд ли задумывался Мартынов над тем, что Л. — мастеру любовной и житейской интриги, — не составило бы особого труда, разгадать уловку с деньгами. Ведь поэту ничего не стоило просто-напросто о них умолчать. Несомненно, пассаж с письмами беспокоил поэта, где он один выставлен в неприглядном виде. Прозрачная аллюзия на это происшествие присутствует в повести «Тамань», где у Печорина в финале крадут шкатулку со всеми бумагами и деньгами. Эту версию дуэли подсказал Мартынову в 1841 г. один из следователей жандармский подполковник А.Н. Кушинников. Но тогда Мартынов не решился ее объявить за давностью события и, вероятно, опасаясь скомпрометировать свое семейство, где бывал Л.

Вызов на дуэль. Л. объяснился с Мартыновым, когда они покинули вечером дом Верзилиных. На следствии Мартынов заявил, что якобы Л. принудил его к дуэли: «…я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, — но что теперь, предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты,— то я заставлю его перестать. — Он не давал мне кончить и повторял несколько раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится: что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет,— и в довершение сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, — следовательно ты никого этим не испугаешь» …Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта» [5].

Однако вот что он написал в черновике ответов на вопросы следственной комиссии: «На другой день описанного мною происшествия Глебов и Васильчиков пришли ко мне и всеми силами старались меня уговорить, чтобы я взял назад свой вызов. — Уверившись что они все это говорят от себя, но что со стороны Лермонтова нет даже [признака] и тени сожаления о случившемся, — я сказал им что не могу этого сделать, — что [после этого] мне на другой же день, [может быть], пришлось бы с ним [через платок стреляться] пойти на ножи». Как тут не вспомнить Грушницкого, грозившего Печорину на месте дуэли: « — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места». «…Они собирались драться без секундантов, — писал полк. А.С. Траскин. — Их раздражение, заставляет думать, что у них были и другие взаимные обиды» [3], [7].

Секунданты, разумеется, рассказ Мартынова подтвердили. «…Формальный вызов, — показал Глебов, — сделал Мартынов… я с Васильчиковым употребили все усилия, от нас зависящие, к отклонению этой дуэли; но Мартынов… говорил, что… не может взять своего вызова назад, упираясь на слова Лермонтова, который сам намекал ему о требовании удовлетворения». Васильчиков заявил: «…когда майор Мартынов при мне подошел к поручику Лермонтову и просил его не повторять насмешек, сей последний отвечал, что он не вправе запретить ему говорить и смеяться, что впрочем, если обижен, то может его вызвать и что он всегда готов к удовлетворению» [3].

Секунданты. В следственном и военно-судном делах секундантами значатся: Глебов у Мартынова, а Васильчиков — у Л. В действительности же на месте дуэли присутствовали еще А.А. Столыпин (Монго) и князь С.В. Трубецкой, участие к-рых в поединке скрыли: они были на плохом счету у императора. Столыпина — за бытность секундантом на дуэли Л. с де Барантом — Николай I заставил вступить в службу и отправиться на Кавказ. Туда же царь перевел и «даровитого проказника» Трубецкого за его многочисленные «шалости», но тот не унялся и самовольно явился в Пятигорск.

Вечером 15 июля Глебов доложил пятигорскому коменданту полк. В.И. Ильяшенкову, что был секундантом у обоих противников. На следующий день Васильчиков назвался секундантом Л. Впоследствии князь признался: нам «… сказали частным образом, если один секундант, то это сильно компрометирует», а «…так как я заряжал пистолет, то я и назвался» [3].

Настало время, когда Л. признали национальным поэтом, а общество вознегодовало и на Васильчикова — единственного живого участника дуэли. Встревоженный князь стал уверять в частных беседах, что был только зрителем на дуэли, где всем распоряжались Столыпин и Трубецкой.

Дуэль. Как заявили ее участники, дуэль происходила 15 июля в 7-м часу вечера на северо-западном склоне Машука в четырех верстах от Пятигорска, на дороге в Николаев скую колонию. На этом месте Следственная комиссия отметила «истоптанную траву и следы от беговых дрожек», а там «где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая» [5], [6], [7].

Секунданты показали, что они отмерили барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. Каждый из противников имел право стрелять по желанию, стоя на месте или подходя к барьеру. В действительности, напомним, были еще и другие условия, которые неминуемо вели к гибели одного из противников: стреляться до трех раз, кто промахнется, того вызывают на барьер, а осечки считать за выстрелы. Прочитав черновик Мартынова, Глебов прислал ему записку: «Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие… Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду».

Говорили, что непомерно тяжелые условия дуэли присоветовал известный бретер Р. Дорохов, в надежде, что соперники одумаются и откажутся от поединка. Глебов заявил, что он распоряжался на дуэли. Однако Мартынов и Васильчиков этого почему-то не подтвердили.

Противников расставили по местам — Мартынова лицом к югу, а Л. — лицом на север, вручили им пистолеты и Глебов подал сигнал к началу поединка. Мартынов ответил на вопрос следователей строго по «инструкции» Глебова и Васильчикова: «Я первый пришел на барьер…». Васильчиков написал: «… по данному знаку Гг. дуелисты начали сходиться; дойдя до барьера оба стали». Глебов об этом важном эпизоде дуэли почему-то умолчал, хотя наставлял Мартынова, как на него ответить.

Итак, со слов Глебова и Васильчикова противники сошлись к барьеру на расстояние в 15 шагов. Наступает кульминационный момент дуэли. Васильчиков показывает: «…Майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермантов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела, из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух». Глебов: «После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермантов упал, будучи ранен в правый бок на вылет, почему и не мог сделать своего выстрела».

Мартынов не уточнил, остался ли Л. на месте или подошел к барьеру. В его черновиках читаем: «Я зделал первый выстрел с барьера» (1-я редакция ответа). «Я первый [выстрелил с барьера] пришел на барьер». (2-я редакция). Окончательно написал так: «Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермантова, потом спустил курок» [3], [7].

Ответ уклончивый. Когда по Пятигорску пошли слухи, что Л. выстрелил в воздух, то Окружной суд, куда передали следственное дело, задал 13 сентября Мартынову вопрос: «…Не заметили ли вы у Лерм<онтовского> пистолета осечки или он выжидал вами произведенного выстрела и не было ли употреблено с вашей стороны или секундантов намерения к лишению жизни Лерм<онтова> противных общей вашей цели мер». Мартынов снова ускользнул от прямого ответа: «Хотя и было положено между нами щитать осечку за выстрел, но у его <Лермонтова> пистолета осечки не было». Это свидетельство двусмысленно. Может быть, поэт выстрелил. А может, не стрелял, и, выходит, осечки не было… Может быть, осечки не было, когда Васильчиков разрядил пистолет поэта. Далее Мартынов многозначительно прибавил: «Остальное же все, было предоставлено нами Секундантам и как их прямая обязанность состояла в наблюдении за ходом дела, то они и могут объяснить, не было ли нами отступлено от принятых правил» [5], [6], [7].

В этих словах можно усмотреть скрытый вызов Глебову, Васильчикову Трубецкому и Столыпину.Пистолет поэта оказался разряженным. Не признаваться же самому, что поэт выстрелил! Иначе следователи зададут ему следующий вопрос: а не выстрелил ли Л. первым? И не в воздух ли? И не это ли обстоятельство побудило Мартынова убить Л.? Возможно, об этом он и писал Глебову из острога: «А бестия стряпчий пытал меня, не проболтаюсь ли. Когда увижу тебя, расскажу в чем» [3]. Васильчиков, предвидя историю с пистолетом поэта, загодя поспешил заявить 17 июля, что он его разрядил. Хотя, заметим, следователи князя об этом не спрашивали.

Так выстрелил ли Л.? Напомним, семь из двенадцати современников поэта говорят в письмах утвердительно. Однако самое важное свидетельство — А.А. Кикина. Он, сам того не ведая, сохранил для истории признание Мартынова. Родовитый коллежский асессор знал Мартыновых и Е.А. Арсеньеву с внуком еще с 1825г. (а может и раньше), когда они вместе отдыхали на Минеральных водах. В 1837г. поэт встретился с ним в Пятигорске, нарисовал его портрет, и, можно сказать, приобщил к своей славе. Когда перепуганный Мартынов, сидел с 16 по 26 июля в пятигорском остроге, то сообщил о дуэли своей матери Елизавете Михайловне в Москву, к-рая прочитала письмо Кикину. А тот 2-го августа пересказал его своей дочери: «…31-го было рождение матери Мартыновой. Нашел ее в большом горе. Сын ее Николай застрелил мерзавца Лермонтова на дуэли. Как мне жаль бедной бабки его <Арсеньевой>. Всю жизнь ему посвятила и испила от него всю чашу горестей до дна. Жалко и Мартынова. Николай давно в отставке и жил там по-пустому. Теперь сидит в остроге. Лермонтов в последнем письме к Мартынову <Михаилу Соломоновичу> писал сюда, что он кидал вверх гривенник, загадывал, куда ему ехать. Он упал решетом. Сие означало в Пятигорск, и от того там погиб. Пишет: «Хочу ехать к истинному моему другу, который более двадцати наших русских зарезал и теперь смирный!» Довольно этого, чтобы знать каков был. Он был трус. Хотел и тут отделаться, как с Барантом прежде, сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот несмотря на то убил его» [3].

Опустим проклятия в адрес поэта. Выделим главное в сообщении Кикина. Письмо к матери и старшему брату Михаилу Мартынов отправил не позже 17 июля, когда сидел в тюрьме с уголовными преступниками, страшился своей участи и сочинял ответы на вопросы следствия, где порывался говорить правду, а обеспокоенные секунданты его одергивали. Однако в послании к матери все же проговорился в надежде оправдаться, что-де имел право стрелять в давнишнего приятеля, который якобы его унизил, как Баранта в 1840, когда выстрелил в воздух и над противниками, будто бы потешался весь Петербург. Итак, Мартынов признался, что, во-первых, Л. отказался в него стрелять. А, во-вторых, что поэт выстрелил в воздух. Со временем Мартынов понял: такое объяснение гибели поэта не только делает его отъявленным злодеем, но еще и глупцом, к-рый взял на себя вину секундантов. Поэтому о выстреле в воздух он больше не упоминал, а, напротив, стал настаивать, что-де это «секунданты раздули ссору», а на поединке подтолкнули к убийству поэта.

Разумеется, в 1841г. секунданты единодушно отвергли гибельный для них выстрел Л. и объявили, что Мартынов выстрелил первый. О чем и ему наказали написать. Однако Мартынов это ложное утверждение, по сути, не подтвердил.

Итак, вопрос в том, при каких обстоятельствах Л. выстрелил, как тогда говорили, «на воздух» и как его поступок согласуется с дуэльными правилами. В конце 1869г. историк и публицист М.И. Семевский обращается к Мартынову с предложением «изложить в подробном и откровенном рассказе всю историю своих злополучных отношений» к поэту и искренней исповедью искупить «до некоторой степени то несчастие», в которое тот был «как говорят, почти против воли вовлечен». Мартынов ответил, что не вправе «набросить малейшую тень на память» Л. и не в силах «принять всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного». И раздраженно посоветовал Семевскому обратиться к Васильчикову, к-рый «…вероятно, не откажется сообщить о дуэли все подробности, а равно и об обстоятельствах, ей пред шествовавших» [3]. Семевский с князем встретился и тот поведал поразительные сведения о дуэли, в корне отличные от тех, что говорилось секундантами на следствии. Оказывается, князь на поединке — сторонний наблюдатель: всего лишь зарядил пистолет Л. и благородно назвался вторым секундантом, чтобы мягчить участь Глебова, да еще выгородить Столыпина и князя Трубецкого. Он же предупреждает Л., что Мартынов озлоблен и настроен его убить. Распоряжается на поединке не Глебов, а родственник поэта А. Столыпин-Монго, к-рый «скомандовал три раза». А в ход поединка неожиданно вмешивается С. Трубецкой и криком «Стреляйте! Стреляйте!» понуждает противников к выстрелам. Несомненно, речь идет о командах «Раз»… «Два»… «Три!», которые подавал Столыпин. В дуэли со сближением к барьеру и стрельбе по желанию, противники начинали движение к барьеру на счет «Раз». Если они не успевали выстрелить до команды «Три», или в случае промахов, то дуэль прекращалась. Однако Трубецкой скомандовал противникам «Стреляйте!» после того, как прозвучала команда «Три» и поединок следовало остановить. Вероятно, в его спонтанном поступке не было умысла, а всего-навсего желание поторопить противников: вот-вот начнется ливень («Туча из Бештау зашла, — читаем у Семевского, — совершенно темно стало») и дуэль придется отложить до «лучших времен» [3].

В конце беседы у Васильчикова раздраженно вырвалось: Лермонтов-де «…был кругом виноват». Понятно, что «умник», «дипломат не у дел», «мученик фавора» и «Дон-Кихот иезуитизма» князь Ксандр — так, будто бы, называл его Л. (со слов В.И. Чилаева и П.К. Мартьянова) — был весьма зол на поэта. Кто знал в 1841г., что опальный злоязычный поручик, сочинявший, как говорят, и на князя обидные эпиграммы, станет со временем национальным поэтом и за гробом «потянет» к ответу почтенного ученого Васильчикова. А еще больше негодовал князь на Столыпина-Монго и Трубецкого, на к-рых в разговоре с Семевским переложил вину за содеянное — они-де распоряжались на дуэли и фатально нарушили правила поединка. Счастливо ускользнули от суда потомков, да еще принудили князя разделить ответственность за гибель Л. с Мартыновым и Глебовым.

Несомненно, вскоре Васильчиков понял, какую оплошность допустил, когда разоткровенничался с М.И. Семевским. Поэтому записи пронырливого издателя «Русской старины» остались в его архиве, а Васильчиков помещает в 1872 г. в солидном журнале «Русский архив» короткую заметку под названием «Несколько слов о кончине М.Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н.С. Мартыновым», где, по сути, возвращается к версии дуэли в военно-судном деле.

В рассказе Васильчикова неспроста отсутствует слово «секундант». Вместо него — обтекаемое «мы». Мы с Глебовым отмерили тридцать шагов. Мы зарядили пистолеты. Мы скомандовали «Сходись!» Кто это «Мы» — Глебов с князем или еще с Трубецким и Столыпиным, загадка. Выражаясь дипломатически, князь дезавуировал свои устные признания Семевскому, перед к-рым неосмотрительно раскрыл свои (и Глебова) прегрешения как официальных секундантов, обязанных следить за соблюдением условий поединка. В самом деле, получалось, что на дуэли всем заправляли Столыпин и Трубецкой, к-рые продлили поединок после того, как его следовало немедленно остановить. Как бы там ни было, но вся ответственность за такое нарушение правил падала на Васильчикова. Поэтому в его статье, Столыпин и Трубецкой — всего лишь зрители. А вот кто распоряжается на поединке, — о том ни слова. Ни слова и об условиях трех выстрелов и осечках, о к-рых «официальному» секунданту лучше не упоминать. И, понятное дело, Васильчиков осудил те публикации в прессе, где «для вящего прославления Лермонтова» придают «всему этому несчастному делу вид злонамеренного, презренного убийства» [2]. Однако неспроста добавил два новых и важных обстоятельства дуэли. Во-первых, барьер секунданты поставили не на пятнадцати шагах, а на десяти. И дали по десять шагов каждому противнику на сближение. А, во-вторых, что важно, Л. «…остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста». Он стоит с веселым выражением лица перед дулом пистолета, «уже направленного на него» [2]. Мартынов быстрыми шагами идет к барьеру и убивает Л. на расстоянии 20 шагов.

Но на этом история дуэли не заканчивается. В 1880г. году князь встречается с первым биографом поэта П.А. Висковатовым, к-рый априори убежден: Л. пал жертвой заговора неких высокопоставленных особ — читай императора и Шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа. И все допытывается у Васильчикова, а не подстрекал ли кто Мартынова. И не повинен ли А.А. Столыпин в том, что-де его попущением «потешная» дуэль обернулась трагедией?

« …В печать, — многозначительно пояснил князь Висковатову, — проскочило кое-что из сведений не в пользу Лермонтова, по вине Мартынова, и я уже не вижу себя обязанным молчать» [3]. Разумеется, князь защищает не поэта, а себя. И доверительно пересказывает «увлекающемуся и увлекающему других» биографу Л. …свое утаенное «интервью» М. Семевскому десятилетней давности, о котором тот, разумеется, не ведает. Но уже по-иному расписывает роли участников поединка. Васильчиков скончался 2 октября 1881г. и, скажем прямо, тем самым развязал руки Висковатову в его интерпретации гибели Л. Свою книгу о поэте Висковатов опубликовал десять лет спустя, и был уверен, что ставит точку в дискуссии вокруг гибели поэта.

В сочинении Висковатова есть цитаты князя, но рассказ о дуэли автор «сообщает со слов кн. Васильчикова как очевидца». Зная творческий метод Павла Александровича, где фигурируют анонимные или уже умершие свидетели, все его утверждения нуждаются в тщательной проверке. На вопрос Висковатова кто «собственно был секундантами Лермонтова» князь, разумеется, ответил, что, «собственно не было определено, кто чей секундант». И предложил биографу «на выбор» следующие варианты: «Прежде всего, Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а потом как-то случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова»; «Собственно секундантами были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я»; «На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова — я Лермонтова. Других мы скрыли» [3].

При сличении этих цитат с материалами следственного дела и признаниями Васильчикова М. Семевскому, выясняется, что теперь князь уже не заряжает и не передает пистолет Лермонтову. И секундантом вызывается исключительно из благородных побуждений — выгородить на суде Мартынова Глебова, Столыпина и Трубецкого.

Сообщение о разрешении митр. Исидора на панихиду по М.Ю. Лермонтову в Казанском соборе в день пятидесятилетия со дня смерти. 1891. НИОР РГБ.

Почему Васильчиков так упорно отрицал свое секундантство и кого из противников он представлял. Не будем забывать, что он — известный либеральный деятель, мыслитель и писатель так называемой «Эпохи великих реформ», для к-рого, разумеется, вовсе не безразлично общественное мнение и важен суд истории. В книге Висковатова князь говорит: «Прежде всего, Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а потом как-то случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова». Но о себе — ни слова. Если он был секундантом, неважно с чьей стороны, ему следовало остановить Столыпина и Трубецкого, к-рых он выставил виновниками трагедии. Но он этого не сделал. Допустим, князь признался бы, что он — секундант Л. Тогда как объяснить публике, что он скрыл на дуэли нежелание поэта стрелять в своего противника, о чем он говорил Семевскому («он наперед сказал, что стрелять не будет») и умолчал в разговоре с Висковатовым. Есть губительные для реноме князя свидетельства о том, что он был секундантом Мартынова. Об этом, напомним, объявил после смерти князя в своих воспоминаниях Н.П. Раевский. О том же говорит и Е.А. Столыпина в письме 26 авг. 1841 г. к А.М. Верещагиной-Хюгель, приятельнице Л.: «Мартынов говорил после, что он не целился, но так был взбешен и взволнован, попал ему прямо в грудь, бедный Миша только жил 5 минут, ничего не успел сказать, пуля навылет. У него был секундантом Глебов, молодой человек, знакомый наших Столыпиных, он все подробности и описывает к Дмитрию Столыпину, а у Мартынова — Васильчиков» [3].

Что еще поведал Васильчиков первому биографу Л. о дуэли. Противники стреляют по желанию, сближаясь к барьерам, но «непременно между командою: два и три». Теперь уже не он, Васильчиков, а Столыпин предупреждает Л. о решимости Мартынова с ним расправиться. Глебов командует дуэлянтам «Сходись!» и отсчитывает команды: «Раз»… «Два»… «Три»! Поэт остается на месте. Рукой и пистолетом прикрывает правый бок и голову. Мартынов идет быстрыми шагами к барьеру, «тщательно наводя пистолет». Л., не трогаясь с места, вытягивает кверху руку с пистолетом. Звучит команда: «Три!». Мартынов, стоя у барьера, поворачивает пистолет курком в сторону («по-французски»), и стреляет после возгласа Столыпина: «Стреляйте, или я разведу вас!». Поэт убит на расстоянии более 20 шагов.

Итак, теперь на поединке распоряжается не Столыпин, а Глебов, и понуждает противников к выстрелам после команды «Три!» не Трубецкой, а Столыпин. Выходит, вина за гибель поэта падает и на Столыпина. На вопрос Висковатова, «А были ли подстрекатели у Мартынова?», Васильчиков отвечает: «Может быть и были…». «Ну а Столыпин? — не он ли подстрекатель, продолжает допытываться Висковатов — Ведь этот человек был и постарше, и поопытнее и знал правила дуэли?». «Столыпин?! — восклицает Васильчиков, — На каждого мудреца довольно простоты!». И разъясняет Висковатову проступок «дядюшки» Лермонтова: «При каждом несчастном событии недоумеваешь, потом и думаешь, как было упущено то или другое, как не досмотрел, как допустил и т.д. Впрочем, Столыпин сериознее всех глядел на дело и предупреждал Лермонтова; но он по большей части был под влиянием Михаила Юрьевича и при несколько индолентном характере вполне поддавался его влиянию» [3].

В этой туманной тираде речь, по сути, идет о том, как Столыпин сначала «не досмотрел» окончания поединка, а потом «допустил» его продолжение. Причина, оказывается, кроется в «индолентности» дядюшки. А попросту — в его бесхарактерности. К слову сказать, пассионарный Л. верховодил своим родственником в совместных похождениях, к-рые для последнего оборачивались печально: сначала его отставили в 1839 г. от службы, а после дуэли с Барантом «добровольно» отправили на Кавказ, откуда он не чаял, как выбраться. Выходит, был зол на «племянника», к-рый вовлек его в новую дуэльную историю, где повел себя вызывающе, как прежде с Барантом, и погиб.

Васильчиков не сказал прямо, что Л. выстрелил в воздух, а, как опытный юрист прозрачно намекнул — поэтм вытянул вверх руку. Знающий поймет правильно: если держать пистолет возле головы и выстрелить, то немудрено оглохнуть, опалить себе глаза и волосы. Если Л. и выстрелил в воздух, то это не было нарушением дуэльных правил, т.к. после команды «Три!» поединок закончился. Мартынов понял команду Столыпина «Стреляйте, или я разведу вас!» как продолжение дуэли, и миролюбивый жест Л. принял за новое для себя оскорбление. Словом, как записано в дневнике Печорина: «Борьба совести с самолюбием была непродолжительна»…

После дуэли. Л. скончался, не приходя в со знание. Васильчиков поскакал в город за врачом, но вернулся ни с чем: из-за сильного ненастья никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Л.— Ивана Вертюкова и «человека Мартынова» — Илью Козлова, к-рые и привезли поздно вечером тело Л. в домик Чилаева.

Протоиерей пятигорской церкви П.М. Александровский не решился отпевать поэта, этому воспротивился второй священник Василий Эрастов, к-рый в день похорон 17 июля скрывался с ключами от храма. По крайней мере так свидетельствуют церковные документы. В конце дня Александровский с причтом проводили гроб до кладбища, за что и были наказаны церковным начальством. Гроб несли гвардейские офицеры. «Народу было много, — вспоминала Э.А. Шан-Гирей, —и все шли в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только был слышан шорох сухой травы под ногами» [8]. Через 9 мес. по просьбе Е.А. Арсеньевой свинцовый гроб с телом Л. был перевезен в Тарханы и 23 апр. 1842 г. погребен в фа мильном склепе.

Следствие и суд. Поздним вечером 15 июля Глебов доложил коменданту Ильяшенкову о дуэли и был арестован вместе с Мартыновым. Наутро арестовали и Васильчико ва. 16 июля пятигорский комендант полк. В.И. Ильяшенков нарядил Следственную комиссию под председательством плац-майора подполк. Ф.Ф. Унтилова, о чем рапортовал императору и кавказскому начальству. По предписанию полк. А.С. Траскина в комиссию включили подпол к. корпуса жандармов А.Н. Кушинникова, командированного в 1841г. из Петербурга для наблюдения за посетителями Минеральных вод. Он давал обвиняемым советы как наилучшим образом выгородить себя и М.В. Верзилину, в доме к-рой поссорились Л. с Мартыновым. В тот же день комиссия с обвиняемыми выезжала для осмотра места дуэли, а лекарь Пятигорского военного госпиталя И.Е. Барклай-де-Толли осмотрел тело Л. 17 июля обвиняемым — Н. Мартынову, князю А. Васильчикову и М. Глебову — предложили ответить на вопросные пункты. Следствие по делу о поединке Л. с Мартыновым окончили 30 июля 1841г., и дело по обвинению Мартынова и Васильчикова, как «лиц гражданского ведомства», передали по предписанию Кавказского гражданского губ. 8 сент. в Пятигорский Окружной суд. Однако еще 4 авг. император повелел предать Мартынова, Васильчикова и Глебова военному суду. Пока Высочайшее повеление неторопливо двигалось из Петербурга сначала в Тифлис, а оттуда в Ставрополь, Окружной суд, решил прояснить недомолвки Мартынова на следствии и направил ему 13 сент. новые вопросные пункты. Дело в том, что по Пятигорску ползли слухи, что Л. убит с нарушением правил. Ведь пистолет Л. оказался разряженным, а тут можно додумать всякое. Скажем, Л. выстрелил в воздух, а Мартынов его убил. Или же пистолет поэта дал осечку, а Мартынов вызвал Л. на барьер и убил. Поэтому от Мартынова потребовали «объяснить самую сущую правду не примешивая ничего к Делу не подлежащего»: «…Не заметили вы у Лермонтовского пистолета осечки или он выжидал вами произведенного выстрела и не было ли употреблено с вашей стороны или секундантов намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер» [3].

Вероятно, гражданский суд докопался бы до сути, но в Пятигорск подоспело повеление Ни колая I от 4 авг. и дело передали 27 сент. в Комиссию военного суда с категорическим предписанием — окончить его немедля и представить в Петербург на Высочайшую конфир мацию. Ответы Мартынова на вопросы Окружного суда остались в черновиках, к-рые он сохранил, в надежде со временем оправдаться перед родными и знакомыми. Военный суд длился четыре дня и свелся к обычным формально стям. Обвиняемые всего-навсего подтвердили, что в «к объяснению, данному гг. следователям, как убавить, так и прибавить ничего не имеют». 30 сент. огласили приговор: Мартынова признали виновным в «произведении дуэли», приведшей к смерти Л., и приговорили к «лишению чинов и прав состояния». Такое же наказание присудили Глебову и Васильчикову за то, что были секундантами на дуэли и не донесли о ней по начальству.

Дело пошло по военным инстанциям. Сначала командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории ген. Граббе, а затем командир Отдельного Кавк. корпуса ген. Е.А. Головин смягчили приговор, предложив лишить Мартынова «чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства», а Глебова и Васильчикова «выдержать… в крепости на rayптвахте один месяц и Глебова перевесть из гвардии в армию тем же чином» [6]. Затем дело ушло в Петербург. Ген.-аудитор Ноинский составил но делу обширный доклад, содержащий сведения о подсудимых, о причине и ходе дуэли, при говор суда и мнения Головина и Граббе о его смягчении. В докладе особо подчеркивалось, что оскорбительных для Мартынова острот и шуток Л., никто, собственно, не слышал. 3 янв. 1842 г. дело доложили монарху, и тот, как и полагали многоопытные царедворцы, повелеть соизволил: «…Майора Мартынова посадить в крепость на гоубтвахту на три месяца и предать церковному покаянию, а Титулярного Советника Князя Васильчикова и Корнета Глебова простить, первого во внимание к за слугам отца, а второго по уважению полученной им в сражении тяжелой раны» [5], [6], [7].

Мартынов приехал в Пятигорск преисполненный инфантильных обид на свое семейство и собственную несостоятельность. Л. появился на водах незаконно и пребывал в нервном ожидании своей будущности и желчном настроении, после несбывшихся надежд остаться в Петербурге и выйти в отставку. Разумеется, «друг Мартышка» явился прекрасным объектом для всегдашних острот и шуток «друга Маешки», к-рые тот уже не воспринимал снисходительно и с должным юмором, погруженный в собственные несчастья.

Роман «Герой нашего времени» появился за год до гибели Л., но мнится, что поэт мистически провидел в нем события грядущей дуэли. Будто сам автор незримо сблизился с Печориным, а Грушницкий — с Мартыновым. Немудрено, что некоторые современники поэта серьезно полагали: Мартынов узнал себя в романе, вспомнил былые обиды, и, мол, вот где искомая причина его ссоры с по этом и трагической развязки дуэли. Как бы там ни было, разве не к Мартынову, обращены слова из дневника Печорина: «…Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хо тел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать…» [VI; 273].

Лит.:1) Тайны гибели Лермонтова. Хрестоматия версий / Сост. Д.А. Алексеев. 2-е изд. — М.: Гелиос АРВ, 2006. — 352с.; 2) Лермонтов в воспоминаниях современников / Сост. Д.А. Алексеев. — М.: Захаров. 2005. С. 392–394, 441–442; 3) Алексеев Д.А. Дуэль Лермонтова с Мартыновым. Изыскания и материалы. — М.: Древлехранилище, 2013. —264 с.; 4) Алексеев Д.А. Лермонтов. Новые материалы к биографии. — М.: Древлехранилище, 2014. — С. 33–83; 5) Дуэль Лермонтова с Мартыновым. По материалам следствия и военно-судного дела 1841г. / Сост. Д.А. Алексеев. — М.: Русслит, 1992. —96с.; 6) Дуэль Лермонтова с Мартыновым. Три военно-судных дела 1841г. / Сост. Е.Н. Рябов, Д.А. Алексеев. — М.: Вопросы биографии М.Ю. Лермонтова, 2006. —92с.; 7) Нечаева В.С. Суд над убийцами Лермонтова. «Дело штаба отдельного Кавказского корпуса и показания Н.С. Мартынова» / М.Ю. Лермонтов. Статьи и материалы. — М.: Соцэгиз, 1939. С. 16–63; 8) Алексеев Д.А. Лермонтов. Исследования и находки. — М.: Древлехранилище, 2013. — С.375–434, 600–627; 9) Мартьянов П.К. Последние дни жизни М.Ю. Лермонтова / Сост. и авт. предисл. Д.А. Алексеев. — М.: Гелиос АРВ, 2008. — 384с.

p.> Д.А. Алексеев