ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ЛЕРМОНТОВА.
По свидетельству современников, интерес юного Л. к литературе обозначился чрезвычайно рано. «Не зная еще грамоте, едва умея ходить», он уже «имел склонность к произношению слов в рифму» [5; 60 61]. Выучив с помощью иностранных гувернеров французский, немецкий и английский языки, он рано начинает читать иностранные книги; по воспоминаниям троюродного брата, А.П. Шан-Гирея, в 1827 г. у 14-летнего Л. он видел сочинения «Ломоносова, Державина, Дмитриева, Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова и Пушкина» [5; 36].
Круг чтения юного Л., куда входили литературные новинки как русской, так и западноевропейской словесности, безусловно, играл огромную роль в становлении читательского вкуса и творческих предпочтений юного поэта. Однако для полного представления о закономерностях его роста необходимо учитывать, каким образом строилось литературное образование будущего поэта, какие сведения о литературе прошлого и современных произведениях входили в круг его учебных занятий, под каким школьным влиянием шло формирование его представлении об истории русской литературы. Это отвечало и духу литературной эпохи 1 пол. XIX в., бывшей переходным этапом между нормативным XVIII веком, не признававшим творчества без тщательной выучки, и веком индивидуально-творческого начала в литературе, в свою очередь культивировавшим образ юного читателя, с искренним увлечением погружающегося в мир словесности, нередко руководимого в этом мудрым сочувствующим наставником (ср. «Годы учения Вильгельма Мейстера» И.В. Гёте, «Рыцарь нашего времени» Н.М. Карамзина и др.). Характер литературного образования Л. строился с учетом обеих этих тенденций.
Для домашних занятий словесностью, которые начинаются после приезда Е.А. Арсеньевой с внуком в Москву в 1827 г., к Л. был приглашен профессор Московского университета, преподаватель «красноречия, стихотворства и языка российского» А.Ф. Мерзляков. Литературная позиция Мерзлякова и как поэта, и как литературного критика, теоретика и педагога была двойственна. Наряду с изложением основополагающих правил классицизма (идея нормативного творчества, подчиненного законам и правилам, подражание образцам, нравственная польза художественных произведений) он утверждал мысль о свободе истинного художника в обращении с правилами, о необходимости следовать в творчестве прежде всего голосу сердца. Один из учеников Мерзлякова, Н.И. Надеждин позднее вспоминал, как за кафедрой он говорил, «указывая на сердце»: «Вот где система!» [6; 451]. Сохраняя в своей историко-литературной концепции понятие «образцового» автора, Мерзляков тем не менее изменял сам набор этих «образцов». Так, им с осторожностью высказывались суждения о погрешностях в сочинениях таких признанных авторитетов нормативной литературы, как А.П. Сумароков, М.В. Ломоносов, М.М. Херасков, и выдвигались на первый план новые авторы, смело отступавшие от правил: Г.Р. Державин, И.И. Дмитриев, А.О. Аблесимов, В.А. Озеров.
Исследователи по-разному оценивают степень возможного влияния Мерзлякова на творческое становление юного Л. Устоялась точка зрения, что наибольший интерес среди трудов наставника у Л. вызывали песенные опыты Мерзлякова, в то время как его классицистские пристрастия, и в особенности отдельные критические суждения о современной литературе могли раздражать воспитанника. Товарищ Л. по Благородному пансиону А.М. Миклашевский вспоминал, как того «бесило» толкование, данное Мерзляковым на одной из лекций по русской словесности только что вышедшему ст. А.С. Пушкина «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет…») – то, «как он, древний классик, разбирая это стихотворение, критиковал его, находя все уподобления невозможными, неестественными» [5; 114–115]. По свидетельству того же Миклашевского, возвращая после проверки сочинения Л., Мерзляков «хотя и похвалил их, но прибавил только: “молодо зелено”, такой, впрочем, аттестации почти все наши сочинения удостоивались» [5; 115].
Развитием литературного образования Л. в Благородном пансионе при Московском университете стало знакомство с С.Е. Раичем, проводившим занятия по практической словесности. Литературный кружок, который существовал с момента возникновения пансиона и был реформирован Раичем [3; 49 90], посещали студенты разных курсов; наряду с Л., его участниками были будущие поэты Н.Н. Колачевский, В.М. Строев, С.И. Стромилов, Л.А. Якубович, будущий художник-карикатурист Н.А. Степанов и др. Раич-наставник обучал своих учеников приемам литературного творчества, правил их ст. Возможно, в ряде случаев юный Л. опасался критики своего наставника. Из ранних стихов Л. ему, в частности, была известна «Русская мелодия» (1829; в автографе ст. впоследствии Л. была сделана запись: «Эту пиэсу подавал за свою Раичу Дурнов – друг – которого поныне люблю и уважаю» [I; 617].
Литературные взгляды Раича в конце 1820-х – начале 1830-х гг. определялись интересом поэта к итальянской словесности. Он связывал будущее русского стиха с усвоением благозвучности, плавности языка, богатой образности итальянской поэзии, прежде всего Ф. Петрарки. Глубоко интересовался Раич и историей русской литературы XVIII в.; вопреки сложившимся в то время историко-литературным традициям, он считал плодотворным для ее развития не французское, а итальянское влияние (см. статью Раича «Петрарка и Ломоносов», альманах «Северная лира» на 1827 г.).
В юношеском творчестве Л. можно найти реминисценции из произведений Раича. Так, строки из посвящения к поэме «Демон» (ред. 1829 г.) «Я буду петь, пока поется…» представляют собой переделку фрагмента третьей строфы из ст. Раича «Прощальная песня в кругу друзей» (впервые опубликовано в альманахе «Урания» на 1826 г.): «Будем петь, пока поется, / Будем пить, пока нам пьется, / И любить – пока в нас бьется / Сердце жизни молодой» [10; 11]. В драме «Испанцы» встречаются заимствования из переведенной Раичем поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим»; рассказ о тоскующих рыцарях, влюбленных в волшебницу Армиду, превращается у Л. в часть пейзажного описания – развернутое сравнение с плывущей по небу луной:
Она идёт в волшебный замок свой.
Вокруг неё и следом тучки
Теснятся, будто рыцари-вожди,
Горящие любовью; и когда
Чело их обращается к прекрасной,
Оно блестит, когда ж отвернут
К соперникам, то ревность и досада
Его нахмурят тотчас – посмотри,
Как шлемы их чернеются, как перья
Колеблются на шлемах<…> [V; 33]
В.Э. Вацуро видит следы литературной школы Раича, насаждавший «сладостный стиль», «с высокой концентрацией “украшающих” эпитетов, метафорических парафраз, мифологических имен, с поэтической фразеологией» [3; 85] в ст. Л. 1829-1830 гг., в частности «Стансы» («Люблю, когда борясь с душою…») – ср. «Письмо», «Наполеон», «Пан», «Жены Севера», «К другу» и др.
Влияние на литературное становление Л.-поэта оказал и преподаватель русской словесности в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров В.Т. Плаксин, впоследствии не раз подчеркивавший, что провидел в Л. необыкновенное поэтическое дарование. Сохранилась ученическая тетрадь Л., содержащая конспект лекций Плаксина, излагавших правила для прозаических сочинений, озаглавленные «Лекции из военного слова» [7; 149]. Целью прозаических сочинений, согласно лекциям Плаксина, было «изобразить предметы существенные и истинные и действовать на разум человека» [7; 149]; в классификации прозаических сочинений выделялись 6 родов: описания, исторические сочинения, ученые сочинения, речи, разговоры, письма. В духе учебных принципов Плаксина было сочинено прозаическое описание Л. «Панорама Москвы» (1834).
Плаксин-преподаватель знакомил своих студентов не только с правилами составления сочинений (правилами риторики), но и давал им сведения об истории литературы (по-видимому, на основе этих лекций в 1833 г. им был издан учебник «Руководство к познанию истории литературы»). Сам преподаватель связывал принципы своей книги с традициями первого систематического изложения исторко-литературных сведений – книгой Н.И. Греча «Опыт краткой истории русской литературы» (СПб., 1822). В отличие от конспективного изложения Греча, он стремился дать развернутые характеристики явлениям литературы различных эпох, от произведений языческого фольклора до современных писателей. Предложена Плаксиным и периодизация истории русской литературы – в зависимости от степени оригинальности и народности: первые два периода (языческий и христианский, от начала Крещения Руси до XVII в.) рассматривались в курсе Плаксина как время самобытной народности, следующие два – от начала XVII в. до деятельности М.В. Ломоносова и от Ломоносова до рубежа XVIII—XIX вв. – как время утраты народности. Размышляя о перспективах развития современной словесности, Плаксин отмечает, что на глазах читателей происходит рождение пятого, истинно самобытного периода в русской литературе.
Центральная идея историко-литературного курса, читавшегося Плаксиным, – взаимодействие в истории всякой, в том числе и русской литературы двух тенденций – подражательной («новоклассической» [ 8; 54]) и оригинальной, которую Плаксин называет романтической. В традициях преподавания истории словесности, принятых в первые десятилетия XIX в., Плаксин подробнее всего излагает сведения о русской литературе XVIII в. Признавая ее неизбежно подражательный характер, он все же считает появление этой подражательностит закономерным для России: эта литература «…выражает дух века, чаемую деятельность ума, желавшего <…> воскресить древний мир с его бытом, выражает необходимое торжество школьной мудрости – науки, которая первоначально должна была утвердиться между немногими, дабы переродившись по понятиям, изображающим новый мир, <…> сделаться всеобщим практическим знанием» [8; 172–173]. Среди русских писателей XVIII в. особое место Плаксин отводит Ломоносову как создателю нового русского языка, отвечавшего запросам времени: «В его великой душе отразился полный свод Европейского просвещения, которого все отрасли он умел облечь в форму чистого Русского языка» [8; 182].
В основе зарождавшейся на глазах публики новой, романтической литературы Плаксин видел идею народности: «печать века, народности, личности» [9; 20], «национальные оттенки», обращение к национальной истории и мифологии. «Здесь предполагается … совершенная свобода векового народного и личного духа» [9; 28]. Подобный взгляд, высказываемый наставником, оказал безусловное влияние на юного Л., способствовал выбору им своего пути в литературе именно в сфере национальной самобытности.
В целом литературное образование Л. представляет собой причудливое сочетание, с одной стороны, традиционных приёмов преподавания теории словесности в нормативном духе – как свода «правил» творчества, приёмов «изобретения», «расположения» и «украшения» сочинений в различных родах и видах, а с другой – новаторских идей, которые были связаны в основном с постепенным признанием свободы (как в выборе «образцовых» авторов, так и самих принципов творчества). Литературное образование нацеливало юного поэта на поиск новых источников вдохновения (таков в концепции Мерзлякова фольклор; такова для Раича по-новому понятая «живая» античность и «сладостный» стиль, петраркизм и т.п.). Наряду со сведениями из области нормативно-теоретической поэтики и риторики («правилами» творчества), Л. в годы ученичества получил подробные систематические сведения об истории русской литературы – следовательно, об изменчивости и подвижности норм, правил, вкусов, о динамике как одной из основных закономерностей развития искусства.
Изучение литературного образования Л. позволяет решить целый ряд важных историко-литературных задач. Прежде всего, подробное исследование трудов А.Ф. Мерзлякова, С.Е. Раича, В.Т. Плаксина как историков литературы позволяет восстановить круг русских писателей прошлого, входивших в сферу внимания Л. в годы обучения. Характеристики, которые давали этим авторам наставники юного поэта, показывают, как традиционное прочтение творчества писателей, от Ломоносова до Дмитриева и Карамзина, постепенно сменялось новым, в определенных моментах близким литературным пристрастиям юного Л. Таким образом, восстановленная литературная школа Л. позволяет более объективно судить о значении для его становления русской литературы XVIII в., о специфике реминисценций и автореминисценций лермонтовской поэзии, а также о направлении эволюции поэта как в ранний период творчества, так и в 1837-1841 гг.
Лит.: 1) Аринштейн Л.М. Реминисценции и автореминисценции в системе лермонтовской поэтики // Лермонтовский сборник. Л.: Наука, 1985. – С. 23–48; 2) Бродский Н.Л. Лермонтов-студент и его товарищи // Жизнь и творчество М.Ю.Лермонтова: Исследования и материалы. М.: ОГИЗ, 1941. Кн. 1. – С.40–76; 3) Вацуро В.Э. Литературная школа Лермонтова // Лермонтовский сборник. Л., 1985. – С. 49 90; 4) Левит Т. Литературная среда Лермонтова в Московском благородном пансионе // Литературное наследство. М.: Наука, 1948. – Т. 45–46; 5) Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литератруа, 1964. – 583с.; 6) Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. М.: Художественная литература, 1972. – 572с.; 7) Назарова Л.Н. Лермонтов в Школе юнкеров // М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л.: Наука, 1979. – С. 134–145; 8) Плаксин В.Т. Руководство к познанию истории литературы. – Спб.: Типография Третьего Отдления, 1833. –352с. ; 9) Плаксин В.Т. Лекции из истории литературы // Сын Отечества и Северный Архив. 1834. № 34. – С. 177–184.; 10) Поэты 1820-х – 1830-х гг. Кн. 2. Л.: Наука, 1972. – 684с.
Т.А. Алпатова