ПИСЬМА ЛЕРМОНТОВА.
Эпистолярное наследие Л. насчитывает всего 54 письма, если не брать во внимание еще одно, известное в передаче Е.А. Сушковой в ее «Записках» [3]. Это ничтожно малая часть из того, что было им написано. Большинство писем утеряно. Автографы П. находятся в ИРЛИ, РНБ, РГАЛИ и др.
Благодаря исследованиям В.А. Мануйлова, стало очевидным, что не сохранилось множество писем Л. к бабушке, Е.А. Арсеньевой; к Шан-Гиреям, семье Петровых, его товарищу С.А. Раевскому, А.А. Краевскому, издателю «Отечественных записок», Марии и Алексею Лопухиным, сослуживцам. Есть свидетельства, что Л. имел переписку с Мартыновыми. Письма к А.М. Верещагиной после ее смерти были уничтожены ее матерью. Письма к В.А. Лопухиной — ее сестрой Марией. Очевидно, существовала переписка поэта с некоторыми друзьями из пушкинского круга, куда он был так радушно принят, но уцелело лишь одно письмо — к С.Н. Карамзиной. В основном, почти все письма написаны по-русски. Письма же М.А. Лопухиной и А.М. Верещагиной, «наперсницам» своих «юношеских мечтаний», как и светским знакомым, Л. писал на французском языке.
Л. не оставил после себя ни дневников, ни автобиографических записей. Единственным и бесценным источником дополнительных сведений к имеющимся фактам его жизни являются письма. Они отличаются поистине исповедальным характером, чрезвычайной искренностью, доверчивостью и прямотой. Почти все они писались сразу, набело, в отличие, например, от многих писем А.С. Пушкина.
Тем, кто еще находится в плену расхожих представлений о якобы нелюдимом и замкнутом характере Л., письма откроют глаза на необыкновенно высокие человеческие качества их автора — бескорыстие и преданность в дружбе, верность в любви, непосредственность в обращении с людьми, откровенность, нетерпимость к любой фальши. Они помогут понять и почувствовать всю глубину его прекрасной души и ее ранимость.
Очень рано в письмах Л., как и в его творчестве, появляются мотивы разочарования светским обществом, неприятием его. «Нет, друг мой, мы с тобой не для света созданы» [VI; 409.] — пишет Л. своему другу Николаю Поливанову еще в 1831 г. (Из письма Н. И. Поливанову, <Москва, 7-го июня 1831 г.>). И в этом же году в ст., посвященному памяти отца, поэт пишет:
_Ты светом осужден. Но что такое свет?
Толпа людей то злых, то благосклонных
Собрание похвал незаслуженных
И стольких же насмешливых клевет_. [I; 234]
Едва приехав в Петербург, Л. признается Софье Бахметевой: «Я чужд для общества…у меня нет ключа от их умов, — быть может, слава Богу» [VI; 411] (Из письма к С.А. Бахметевой. <Петербург, август 1832 г.>). И сам удивляется, как он мог еще месяц назад писать:
_Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман:
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?_ (Из письма к С.А. Бахметевой. <Петербург, август 1832 г.>) [VI; 410].
Таким же нерадостным настроением проникнуто письмо к М.А. Лопухиной с его саркастическими замечаниями о скучном однообразии лиц вокруг, что напоминает ему одинаковую подстрижку деревьев во французском саду (Из письма к М.А. Лопухиной, С.-Петербург, 28 августа <1832 г.>) [VI; 416]. У него не лежит душа к Петербургу («увы! как скучен этот город»); в котором, и из самой глубины сердца вырывается тоска по Москве и любовь к ней, особенно остро прочувствованная на расстоянии: «Москва — моя родина и всегда ею останется. — Там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив» (Из письма к М.А. Лопухиной, <С.-Петербург> 2 сентября <1832 г.>) [VI; 419]. Спустя несколько лет этот мотив повторится в стихах:
_Москва, Москва! — люблю тебя как сын,
Как русский, — сильно, пламенно и нежно!_ [IV; 43]
Мотивы душевных переживаний поэта и в письмах и в лирике очень близки. Стихотворные строки часто вплетаются в контекст лермонтовских писем. «Парус» и «Молитва странника» («Молитва»), «Челнок» и целый ряд других ст. — всего 12 — встречаются впервые именно в письмах. И среди них одно, уже широко известное — отрывок из «Смерти поэта» — в письме А.И. Тургеневу (Из письма А. И. Тургеневу, <Петербург, вторая половина декабря 1839 г.>).
Негативное отношение Л. к светскому обществу со временем не исчезало, а еще больше усугублялось. В конце 1838 г. в письме М.А. Лопухиной он писал: «Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, старается осыпать меня лестью… Было время, когда я в качестве новичка искал доступа в это общество; это мне не удалось: двери аристократических салонов были для меня для закрыты; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как проситель, а как человек, добившийся своих прав; я возбуждаю любопытство, предо мною заискивают, меня всюду приглашают… я начинаю находить все это более, чем несносным; но этот новый опыт принес мне пользу, потому что дал мне оружие против этого общества…» (Из письма М.А. Лопухиной, <Конец 1838 г.>) [VI; 446].
Письма поэта, полные интересных наблюдений и умозаключений, блестящего ума, иронии, размышлений представляют собой прекрасный литературный жанр эпистолярного искусства. По письмам можно определить характер отношений автора к адресату. Письма Л. к Марии Лопухиной отличаются особой подчеркнутой почтительностью и безграничным доверием. Письма к С.А. Бахметевой и А.М. Верещагиной дружескими шутками, легким, веселым обращением, хотя тоже доверительны и откровенны.
В письмах Л. размышляет, едва надев офицерские эполеты, о своей будущности, которая «хотя и блистательная на первый взгляд, в сущности пуста и заурядна» (Из письма к М.А. Лопухиной, С.-Петербург, <23 декабря 1834 г.>) [VI; 424]. И далее с горечью продолжает: «Сберегу ли я в себе хоть частицу молодой и пламенной души, которой столь некстати одарил меня Бог?» (Из письма к М.А. Лопухиной, С.-Петербург, <23 декабря 1834 г.>) [VI, 424]. Эта мысль о крушении надежд пророчески прозвучала еще в 1832 г.:
_В моей душе, как в океане
Надежд разбитых груз лежит_. [II; 33].
Пребывая на Кавказе в первой ссылке, Л. окончательно понял, что главное дело его жизни — это литературное творчество. И заветная мысль — выйти в отставку и полностью посвятить себя литературе уже не оставляла его. Она стала повторяться чуть ли не в каждом письме. «Серьезно думаю выйти в отставку», — пишет он С.А. Раевскому (из письма С.А. Раевскому, <Тифлис, вторая половина ноября-начало декабря 1837 г.>) [VI; 441]. В письме к А.А. Лопухину: «…Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет…». И добавляет: «Я с некоторого времени ужасно упал духом» (Из письма А.А. Лопухину, <Петербург, конец февраля — первая половина марта 1839 г.>) [VI; 449].
Л. хотелось открыть свой журнал. Из его писем ясно, что такой опыт, пусть еще полудетский, у него уже был. Из Пансиона Л. взволнованно сообщал своей тетушке М.А. Шан-Гирей: «…инспектор… хочет издавать журнал, «Каллиопу» (подражая мне! (?)), где будут помещены сочинения воспитанников. Каково вам покажется; Павлов мне подражает, перенимает у … меня! — стало быть … стало быть… — но выводите заключения, какие вам угодно» (из письма М.А. Шан-Гирей. <Москва, около 21 декабря 1828 г.>) [VI; 404]. И талант Л.-драматурга начал зарождаться тоже в Пансионе. Он начинает не только «марать стихи», но и серьезно увлекается театром, и даже «делает свой, «который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть» (из письма М.А. Шан-Гирей, <Москва, осенью 1827 г.>) [VI; 403]. Юный Л. восхищается игрой Мочалова в «Разбойниках» Шиллера, ставит его выше петербургского актера Каратыхина. С жаром «вступается за честь Шекспира», который «гений необъемлющий, проникающий в сердце человека, в законы судьбы» (из письма М.А. Шан-Гирей, <Москва, февраль 1831 или 1832 г.>) [VI; 407].
Подобных литературных суждений в сохранившихся письмах Л. больше не встречается, кроме нескольких упоминаний о собственных произведениях — «Тамбовской казначейше», «Княгине Лиговской» и других. Несомненно, литературная тематика занимала бы страницы лермонтовских писем, если бы у него сложилась более тесная связь с литературными кругами. Но она только начиналась.
Одним из трагических моментов жизни поэта была разлука с отцом. Несмотря на усилия некоторых лиц, они не нашли вражды один в другом», и Л. очень любил отца. «Папенька сюда приехал, и вот уже 2 картины извлечены из моего portofeuille — слава Богу! что такими любезными мне руками!» (из письма М.А. Шан-Гирей, <Москва, около 21 декабря 1828 г.>) [VI; 404]. Так начинало в Пансионе проявляться еще одно дарование Л — талант замечательного художника, прекрасного графика и пейзажиста. Этот дар неотделим от Л.-поэта, он проявляется в его прозаических произведениях и тесно связан с эпистолярным творчеством. «Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию…» И далее: «…оттуда [с Крестовой горы — С.Б.] видна половина Грузии как на блюдечке и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы и смотрел целую жизнь» (Из письма С.А. Раевскому, <Тифлис, вторая половина ноября-начало декабря 1837 г.>) [VI; 441]. Сравним с отрывком из «Княжны Мери»: «Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка» [VI; 261]. Позже, в июне 1838 г, Раевскому: «Если ты поедешь на Кавказ… ты вернешься поэтом» (Из письма С.А. Раевскому, июня 8 дня <1838 г.>) [VI; 446]. Л.-поэт полюбил Кавказ с детства и всегда воспевал его с восторгом и упоением не только пером поэта, но и кистью вдохновенного художника.
Иногда в письмах Л. проскальзывает как бы набросок того, что впоследствии превращалось в яркую незабываемую картину, творение великого художника. Так, в письмах к своему другу Алексею Лопухину Л. довольно схематично и коротко описывал свои боевые будни, «долгие труды», «утомительные перестрелки». «Описывать экспедиции не велят», — писал Л. (А.А. Лопухину <Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.>) [VI; 457]. Да и разве возможно описать все пережитое в коротком письме в боевой обстановке! Зато в какую незабываемую «картину боевой жизни», в какой волнующий рассказ превратился этот скромный эскиз из писем к Лопухину в стихотворении «Валерик»! Еще во время поступления в юнкерскую школу Л. писал М.А. Лопухиной: «Если начнется война, клянусь вам Богом, что везде буду впереди» (из письма M.А. Лопухиной <Петербург, около 15 октября 1832 г.>) [VI; 419].
И таким он был всегда: бесстрашным храбрым воином; талантливым живописцем; гениальным поэтом, вобравшим в себя дар прозаика и драматурга. И настоящим мастером эпистолярного жанра, позволившего еще сильнее и выразительнее узнать личность этого необыкновенного человека. Последнее его сохранившееся письмо от 7 июня 1841 года адресовано бабушке — Е.А. Арсеньевой. В нем — его последняя просьба и надежда — похлопотать об отставке.
Лит.: 1) Мануйлов В. Утраченные письма Лермонтова // М.Ю. Лермонтов / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1948. — Кн. II. С. 33–54. (ЛН; Т. 45/46.); 2) Скворцов Б.Н., Жизнь и личность М.Ю. Лермонтова по его письмам //Филологич. записки, 5–6, — Воронеж, 1914; 3) Сушкова Е. Записки. — М., Захаров, 2004. — С. 150; 4) Филатова Г.В., Об эпистолярном наследии М.Ю. Лермонтова // Проблемы лит-ры и эстетики, Орджоникидзе, 1976. — С. 86–89.
С.А. Бойко