ДРУЖИНИН Александр Васильевич (1824–1864),

писатель, автор популярной повести «Полинька Сакс», переводчик, критик школы «чистого искусства», инициатор создания Литературного фонда — Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. Ведущий критик журнала «Современник» после смерти В.Г. Белинского с 1848 по 1855 гг., сотрудник и редактор журнала «Библиотека для чтения».

У Д. нет законченной статьи о Л., хотя подступы к такой работе у него были. В РГАЛИ (фонд № 167) хранятся наброски, сделанные рукой Д. «Для памяти» (без даты), где обозначены предполагаемые статьи (для «Библиотеки для чтения» преимущественно). Среди них указано более десятка работ, в том числе о М.Н. Загоскине, И.И. Лажечникове, А.А. Бестужеве-Марлинском и др. Значится и статья о Л. Но в полном объеме она не была написана, хотя дошедшая до нас рукопись, опубликованная с подробными комментариями Э. Герштейн, убеждает в том, что это была бы незаурядная работа [1].

Суждения критика о поэте отрывочны, не сведены в единое целое, подчас противоречивы (Д. отрицательно относился к «содержанию» романа «Герой нашего времени», но положительно отзывался о его блестящей форме). Л. не отвечал критериям «олимпийского» поэта, столь важным для Д., хотя общая оценка поэтического наследия Л. была чрезвычайно высокой.

О Л. Д. писал (как правило, без подписи и порою очень кратко) в «Письмах иногороднего подписчика о русской журналистике»: письмо № 4 — об изображении природы в лирике Л.; письмо № 6 — о стихотворениях «На бурке под тенью чинары», «Лилейной рукой направляя»; письмо № 7 — «Варенька» М. Авдеева и «Герой нашего времени»Л.; письмо № 8 — об историзме «Песни про купца Калашникова» — «Современник», 1849, № 4,6,7,11.

Письма под номерами 12, 13, 15 были опубликованы в том же «Современнике» за 1850 год (№ 3,4,6, где также содержались отклики о произведениях Л., в частности, о музыкальности стихотворений Л., о совершенстве художественной формы романа «Герой нашего времени».

Имя Л., кроме «Писем иногороднего подписчика» и неоконченной статьи, встречается в работах Д., посвященных другим русским поэтам и писателям, а также в письмах критика к своим литературным единомышленникам.

По совокупности всех материалов можно составить представление о том, как относился Д. к наследнику славы Пушкина, хотя нельзя не пожалеть о том, что подробных анализов лирических шедевров Л., как это сделано в отношении Майкова или Фета, Д. не оставил.

В силу этого мы обратим внимание только на такие высказывания, которые заключают в себе определенную проблемность и соотнесены с общим ходом развития русской поэзии, начиная с эпохи Пушкина.

Прежде всего, необходимо учитывать, что Д. рассматривал Л. в границах исторической эпохи, обозначенной именами Пушкина, Грибоедова и Гоголя. Главная примета этой эпохи с точки зрения художественного возмужания русской литературы состояла в том, что перечисленные писатели, в том числе Л., «брали предметы из русской истории, из русского общества, из вседневной русской жизни, из светлых и темных сторон нашего быта» [1;137]. И как раз это вселяло «надежды» относительно «разумного» и богатого по своим результатам литературного развития.

Д. отмечает у Л. не только глубину и мощность «внутреннего» духа, но изумительное мастерство в поэтическом воспроизведении родного быта, родной природы, ощущений, присущих развитым и тонко чувствующим натурам. Критик воспроизводит фрагменты из стихотворения Л. «Как часто пестрою толпою окружен…», именуя их «пленительными» [1;92]. Но земной срок жизни Л. оказался слишком коротким.

Безвременная гибель Л. Д. кажется «загадочной» по двум причинам: 1) по обстоятельствам самой дуэли, когда «общество» не сумело «оградить, — как он пишет, — своего певца» от бессмысленного поединка [1; 632]; 2) по степени концентрации творческих сил, какие, действительно, испытал Л. в последние полтора года своей жизни. Отсюда и многозначительность заключения, какой не встречаем мы у других критиков 40-50-х гг.: «…никогда еще судьба не поступала так жестоко с надеждами… никогда она так безвременно не похищала существа, в такой степени украшенного присутствием гения» [1; 632].

Помимо эсхатологической окраски данного суждения, характеристика критика содержит и важное указание на особую роль в стремительном творческом развитии поэта последних полутора лет жизни Л. «Самые возвышенные из песен Гейне, — замечает критик, — не имели в себе столько силы и грусти, как многие из предсмертных песен русского двадцатилетнего писателя… Общеевропейская, общечеловеческая физиономия поэта Лермонтова еще не успела высказаться, определиться с ясностью, но все признаки и задатки мирового поэта тут были, начиная с формы стиха, до сих пор недосягаемой по совершенству, до удивительного проникновения в жизнь природы… мастерства первоклассного» [2; 631].

Д. впервые в русской критике столь уверенно выдвигает тезис о мировой значимости Л. как поэта. Этого не делал с такой определенностью даже в отношении Пушкина сам Белинский.

Сегодня нас может привлекать дружининская оценка еще и с той стороны, что Л. представлен в ней как поэт «силы и грусти». «Грусть» в сочетании с «силой», способной растворить ее — это, действительно, главные качества Л.-художника. Не «мятежность» только, хотя и она есть, не «отрицание», хотя и оно значимо, но сила на преодоление «тяжестей», говоря слогом Д., способность воспрянуть духом и обрести благодатную веру в любовь и свободу (свободу «духа») — все это очень характерно для Л.-поэта. Д. в этом пункте подошел к определению творческого пафоса поэта гораздо ближе, чем это было сделано А.И. Герценом («О развитии революционных идей в России»)¬ и даже Гоголя, который в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенности» (1846), высоко оценив прозу поэта, при характеристике Л.-лирика отнес его к поэтам «безочарования» [3; 178].

Знакомство с рукописью незавершенной статьи Д. о Л. убеждает в том, что у критика был замысел объяснить Л. как уникальное поэтическое явление в широком аспекте, в первую очередь в сравнении с Байроном. Этим объясняется прямой переход к характеристике личности, образа жизни и постоянной противоречивости великого британца.

Д. знал об увлечении Л. Байроном, учитывал он и широко бытовавшее в его годы мнение о «байронизме» Л. Но мнения этого он до конца не разделял, иначе никогда бы не написал о том, что Л. обладал всеми признаками и задатками «мирового поэта». В эстетических понятиях Д. не было и не могло быть представления о возможностях стать кому бы то ни было художником мировой значимости на основе собственного уподобления другому гению. Это очевидно. Поэтому нельзя согласиться с Э. Герштейн в той части ее ценных комментариев к неоконченной статье Д., где она объясняет включение обширного фрагмента о Байроне в статью о Л. желанием критика «провести аналогию между личными политическими судьбами Лермонтова и Байрона» [1; 619]. Эта натяжка, искажающая смысл подхода Д. к Л.

Д. не отрицал известного влияния Байрона на Л.: «не надо забывать и влияния Байрона, и многих афоризмов из “Героя нашего времени” — для оценки Лермонтова как человека» [1; 633].

Но именно — как человека с определенными наклонностями в характере, а не как поэта.

Видимо, после биографической справки о Байроне Д. намеревался показать общее и различие между двумя мировыми гениями, но замысел остался неосуществленным. Статьи о «богатырском таланте Лермонтова» (1;131) Д. так и не удалось написать.

Лит.: 1) Дружинин А.В. Сочинения Лермонтова. Издание С.С. Дудышкина СПб., 1860// ЛН. Т.67. — С.630–643; 2) Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. — Т.6. — 450с.

Л.И. Шевцова