«ТОЛСТОЙ Алексей Константинович» (1817 – 1875),
p.русский поэт.
В исследовательской литературе выделилось несколько направлений сопоставительного изучения творчества Т. и Л. Наиболее развиты сопоставления лирики поэта с лермонтовским наследием, в котором Т. были близки лирические, музыкально-элегические мотивы — ср. «лермонтовское» в стих. Т. «Средь шумного бала, случайно…», 1851; «Ты клонишь лик, о нем упоминая…», 1858 (по традиции сопоставляемых со стих. «Из-под таинственной, холодной полумаски…»; «Нет, не тебя так пылко я люблю..»). Лермонтовской традиции близка и тональность произведений, и особо тонкий психологический анализ, погружающий в неуловимые оттенки чувств, переживаний лирического героя, который сам еще не осознает собственных эмоций: «И грустно я так засыпаю, / И в грезах неведомых сплю… / Люблю ли тебя — я не знаю, / Но кажется мне, что люблю!» [6; 78]. Воздействие Л. прослеживается также в стих. Т. «Князь Ростислав» (1840; ср. «Русалка» Л.), «Бор сосновый в стране одинокой стоит» (1843; ср. «Когда волнуется желтеющая нива» Л.). Семантический ореол пятистопного хорея, которым было написано стих. Л. «Выхожу один я на дорогу…», наряду с безусловной близостью мотивов определил лермонтовское влияние в стих. Т. «Вот уж снег последний в поле тает…»: «Утром небо ясно и прозрачно, / Ночью звезды светят так светло; / Отчего ж в душе твоей так мрачно / И зачем на сердце тяжело? / Грустно жить тебе, о друг, я знаю, / И понятна мне твоя печаль: / Отлетела б ты к родному краю / И земной весны тебе не жаль…» [6; 85]. В стих. Т. «Курган» (1840) первоначально были непосредственные реминисценции из стих. Л. «Воздушный корабль», что заставило поэта переработать свое стих., отбросив заключительные шесть строф («<…> Так думает витязь, вздыхая, / На темном кургане сидит, / Доколе заря золотая / Пустынную степь озарит; / Тогда он обратно уходит, / В подземный уходит от дом, / А ветер по-прежнему бродит, / И грустно, и пусто кругом» [6; 578]). В послание «И.С. Аксакову» (1859), в значительной степени построенном как парафраз лермонтовской «Родины», Т. включил прямую цитату из этого стих: «И быт родного нам народа — / Его стремленья я делю, / И все земное я люблю, / Все ежедневные картины: / Поля, и села, и равнины, / И шум колеблемых лесов, / И звон косы в лугу росистом, / И пляску с топаньем и свистом / Под говор пьяных мужичков…» [6; 128].
Обращение к поэтическому наследию Л., как и в целом традиции «золотого» века русской поэзии первой половины XIX в., было органично для эстетической позиции Т., который нарочито дистанцировался от новомодных умственных и художественных «течений» своего времени (см. «Против течения») и искал в поэзии прошлого художественную опору, воплощение внутренней силы и эстетической самодостаточности. По мысли поэта, истинное творчество должно быть абсолютно свободно от любой политической ангажированности, художник — служитель высшего начала, творческая энергия проистекает непосредственно из Божественного источника («Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель…») — и потому наиболее родственным поэту оказывается романтическая устремленность лермонтовского человека от земного бытия к инобытию небесному. Французский историк литературы Андре Лирондель писал о Т.: «Его тоска о небесном, порывистость его вдохновения, то горячего сердца биенье, которое так часто слышится в его стихах, все это приближает его к Лермонтову, нисколько не умаляя впрочем его оригинальности» [4]. Стих. «Горними тихо летела душа небесами…» (1858) становится своего рода парафразой лермонтовского «Ангела» и «ответом» ему: и возвращаясь в небесную отчизну, душа не может забыть оставленного на земле, неразрывная духовная связь земного и небесного способна стать для человека откровением о небесном блаженстве, утешить в горести и поддержать веру: «Горними тихо летела душа небесами, / Грустные долу она опускала ресницы; / Слезы, в пространстве от них упадая звездами, / Светлой и длинной вилися за ней вереницей. <…> “Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю, / Праведных души не знают ни скорбей, низлобы — / О, отпусти меня снова, Создатель, на землю, / Было б о ком пожалеть и утешить кого бы!”» [4; 121].
Еще одна линия возможных сопоставлений творчества Л. и Т. — исторические произведения. Наибольший интерес Т. Как писателя вызывала эпоха Ивана Грозного, в который он видел роковой перелом русской истории, уничтожение той силы, чувства собственного достоинства, живой энергии личности, что связывалась в его сознании со временами Киевской Руси. Поэтому центральные герои произведений Т. из эпохи Грозного — яркие, благородные, достойные люди, оказывающиеся жертвой лукавого и жестокого самодержца (см. «Василий Шибанов», «Князь Михайло Репнин»); романтическое изображение исторического конфликта сопоставимы с «Песней про царя Ивана Васильевича…» Л. Мотивы этого произведения поэта исследователи находят и в романе Т. «Князь Серебряный»
Лит.: 1) Кормилов С.И. Иван Грозный и его эпоха в творчестве М.Ю. Лермонтова и А.К. Толстого. (Черты романтического историзма) // Вестник МГУ. Филология. 1977. № 4. — С. 25–36; 2) Муравьева О.С. А.К. Толстой // ЛЭ. — С. 576; 3) Перцов П. Граф А.К. Толстой // Философские течения русской поэзии. — СПб., 1899; 4) Розанов И.Н. Отзвуки Лермонтова // Венок Лермонтову. — М.-Пг., — С. 266–267; 5) Соколов А.Н. Лермонтов и судьбы русской поэмы // Вестник МГУ. Филология, журналистика. 1964. № 4. — С. 19–22; 6) Толстой А.К. Полное собрание стихотворений и поэм / вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. И.Г. Ямпольского. — СПб., 2004; 7) Федоров А.В. «Вышел я на страшный бой, на последний бой!..»: Сцена поединка в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова и в романе «Князь Серебряный» А.К.Толстого // Литература в школе — М., 2004. — № 8. — С. 8–12; 8) Федоров А.В. Эпоха Ивана Грозного в изображении М.Ю. Лермонтова и А.К. Толстого // Лермонтовский выпуск. — Пенза, 2004. № 7. — С. 206–219; 9) Ямпольский И. А. К. Толстой // Середина века. Очерки о русской поэзии 1840–1870 гг. — Л.: Худ. лит-ра, 1974. — 352 с.
Т.А. Алпатова