«СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК» (1831).

Автограф — ИРЛИ, тетр. XVIII. Черновой автограф — ИРЛИ, тетр. X, без сцен IV и X. Черновой автограф отд. сцен — ИРЛИ, оп. 1, № 11. Впервые опубликовано: по черновой рукописи и с купюрами в Соч. под ред. С.С. Дудышкина, т. 2, 1860, с. 197–282; полностью в кн. Юношеские драмы М.Ю. Лермонтова, под ред. П.А. Ефремова, СПб., 1880, с. 197–271.

Третья законченная романтическая драма Л. На обложке тетради с черновой рукописью рукой Л. написано: «Странный человек. Романтическая драма. 1831 года. Кончена 17 июля. Москва». Однако поэт продолжил работу над пьесой. Т.о., окончательный текст установился в октябре-декабре 1831 г., когда Л. переписал его. Он заменил первоначальное деление на 4 действия делением на 13 датированных сцен (возможно, под влиянием «Бориса Годунова» Пушкина). Пьеса начинается «Утром. 26 августа» и заканчивается «12 мая». И.Л. Андроников считал, что датировка отражает памятные Л. даты, ставшие вехами в истории его взаимоотношений с Н.Ф. Ивановой [1].

Пьеса автобиографична, об этом свидетельствует сам автор в предисловии: «Я решился изложить драматически происшествие истинное, которое долго беспокоило меня и всю жизнь, может быть, занимать не перестанет. Лица, изображенные мною, все взяты с природы; и я желал бы, чтоб они были узнаны, — тогда раскаяние, верно, посетит души тех людей». Драме предпослан эпиграф — отрывок на английском языке из ст. Дж. Байрона «Сон» (1816) («Внезапно изменилось сновиденье. / Любимая повенчана с другим / Но муж любить ее, как он, не может…») (пер. М. Зенкевича), который подчеркивает близость «Сна» и замысла драмы (любовная линия). Отношения Владимира Арбенина с Натальей Федоровной Загорскиной отражают увлечение Лермонтова Н.Ф. Ивановой (совпадают имя и отчество, семейное положение, возраст, характер прототипа). Примечательно, что в черновом автографе пьесы Загорскины были названы Волиными (ср. «Menschen und Leidenschaften»). В пьесе отразилась любовь Л. к театру: герои обсуждают театральные постановки пьес «Разбойники», «Коварство и любовь» Шиллера, игру П.С. Мочалова. В VI сцене улавливаются отзвуки тех споров, которые вели студенты Московского университета, о национальной самобытности русского народа, его героизме, проявленном в 1812 г., о значении «великого пожара Москвы».

Принято считать, что «Странный человек» стал продолжением и усложнением романтической драматургии, начатой в «Menschen und Leidcnschaften». Павел Григорьевич и Марья Дмитриевна Арбенины отчасти соответствуют отцу и матери Л. Семейный конфликт между родителями Арбенина, по мнению В. Мануйлова, в некотором роде построен на гипотетической ситуации: «Что было бы, если бы ко времени смерти матери сыну было не 2,5 года, а 16–17 лет?» [2]. Сходство матери Л., Марии Михайловны, с Марьей Дмитриевной косвенно подтверждает эпизод, в котором Аннушка говорит: «А бывало, помню, (ему еще было три года), бывало, барыня посадит его на колена к себе и начнет играть на фортепьянах что-нибудь эдакое. Глядь: а у дитяти слезы по щекам так и катятся!..». Это соотносится с заметкой «(1830) (Когда я был трех лет)»: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать» [3]. Однако было бы ошибочным видеть в герое «Странного человека» автопортрет Л. и искать прототипы персонажей драмы, т.к. все-таки целью пьесы было не изображение реальных событий, имевших место быть, а передача чувств, мыслей от столкновений с этими событиями.

Драма озаглавлена «Странный человек» не по имени героя, а по признакам его типологии. Арбенин «странный», потому что никем не понят, не способен жить среди людей, задыхается в атмосфере бездушия и лицемерия общества. Он становится «странным» для тех, кто научился жить без души. Также в названии есть отсылка к герою комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» Чацкому (ср. «Я странен, а не странен кто ж?»), который также «странен» и к очерку В.Ф. Одоевского «Странный человек» (1822). Эпитет «странный» обретает у Л. значение высшей характеристики человеческих качеств, становится синонимически близким к таким признакам, как подлинный, искренний, настоящий, свободный.

В основе драмы лежит изображение характера Владимира Арбенина, которого Лермонтов наделил чертами, близкими ему самому. В предисловии он написал: «И этому обществу я отдаю себя на суд», т.е. не «драму», а «себя». Владимир Арбенин признается: «Тяжелая ноша самопознания с младенчества была моим уделом». Драма наполнена характеристиками, которые дают герою он сам, Наташа Загорскина, Белинский, Гость 1, Княжна, Доктор, Заруцкий, Снегин. Итог подводит 3-ий гость в заключительной тринадцатой сцене: «Впрочем, если он и показывался иногда веселым, то это была только личина. Как видно из его бумаг и поступков, он имел характер пылкий, душу беспокойную, и какая-то глубокая печаль от самого детства его терзала». Юношеским мечтам героя не дано было сбыться, а самопознание стало тяжкой ношей для него.

Кроме прямых характеристик о герое красноречиво свидетельствуют его поступки. Так, когда в V сцене он слышит рассказ мужика о зверствах помещицы, произносит монолог: «Люди! люди! и до такой степени злодейства доходит женщина, творение иногда столь близкое ангелу.… О! проклинаю ваши улыбки, ваши счастье, ваше богатство — все куплено кровавыми слезами…». Эти слова свидетельствуют об обостренном чувстве несправедливости, которое испытывает герой. Арбенин — поэт-романтик. Его стихами восхищается студенческая молодежь. Ст., адресованные Н.Ф. Ивановой и созданные независимо от драмы, Лермонтов приписал своему герою. Также он вводит в качестве ст. Арбенина 1-ю, 2-ю и 5-ю строфы из своего программного ст. «1831-го июня 11 дня», представляющего собой философский анализ душевной жизни лирического героя — человека с неразрешимыми противоречиями: устремленностью к небу и в то же время жаждой земных страстей, мечтой о славе и равнодушием к ней, пониманием своего одиночества и стремлением к людям, желанием борьбы и осознанием ее роковой бессмысленности. Один из героев драмы, Снегин, говорит: «Он это писал в гениальную минуту», — что свидетельствует о важности этого «отрывка» для Лермонтова. В пьесе должна была быть сцена, объясняющая характер Арбениа. «Memor: прибавить к “Странному человеку” еще сцену, в которой читают историю его детства, которая нечаянно попалась Белинскому» [4].

В драме две сюжетные линии: семейная (Марья Дмитриевна — Павел Григорич — Владимир Арбенин), связанная с изменой, местью, непрощением и проклятием, и любовная (Наталья Загорскина — Владимир Арбенин), главными мотивами которой стали также измена, предательство Белинского и тайная месть безответно влюбленной во Владимира Софьи. Основной конфликт пьесы — несоответствие между естественными потребностями человека, его живыми устремлениями и нормами общества, социальным укладом жизни, т.е. традиционное для Л.-романтика столкновение главного героя со светским обществом. Конфликт раскрывается в нравственнопсихологическом ключе. «Смешны для меня люди, — говорит Владимир, — ссорятся из пустяков и отлагают час примиренья, как будто это вещь, которую всегда успеют сделать! Нет, вижу, должно быть жестоким, чтобы жить с людьми; они думают, что я… средство для достижения их глупых целей! Никто меня не понимает, никто не умеет обходиться с этим сердцем, которое полно любовью и принуждено расточать ее напрасно!..»

Отец Владимира изображен «рабом условностей», он мстит за измену жене, которая в свою очередь раскаивается и просит его о прощении. «Не могу вспомнить без бешенства, как она меня обманывала», — говорит он. В отношении к сыну он также не испытывает любви и проклинает Владимира за то, что тот справедливо обвиняет его в жестокосердии. Главный герой теряет все, что любит: родных, друзей, возлюбленную, сходит с ума и умирает. Л. обозначил жанр пьесы как «романтическая драма». Только по закону этого жанра похороны героя и свадьба героини могли состояться в один день. Это типичная романтическая концовка.

Социально-экономическая проблематика, связанная с темой крепостного права, трактуется Л. особо. V cцена, в которой крепостной крестьянин рассказывает о зверствах помещицы нужна для того, чтобы показать, что страдания «духа» и «сердца» Арбенина в понимании семнадцатилетнего Л. сильнее страданий «внешних», определяемым социально-экономическим устройством общества, т.к. «один — раб человека, другой — раб Судьбы». Мужик «может ожидать хорошего господина или имеет выбор — второй никогда. Им играет слепой случай, и страсти его и бесчувственность других — все соединено к его погибели». Традиционно говорилось об «антикрепостнических мотивах» пьесы и указывалось на сходство с тематикой драмы В.Г. Белинского «Дмитрий Калинин» (1830). Некоторые выражения и характеристики в пьесе восходят к комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума». Среди молодых людей, посещающих те же балы и салоны, назван Чацкий (II сцена), старшее поколение высшего общества Москвы именуется «очаковским веком» (XII сцена), гости салона Загорскиных пытаются объявить Владимира Арбенина сумасшедшим задолго до того, как он сойдет с ума на самом деле.

В отличие от драмы ««Menschen und Leidcnschaften» Л. переносит место действия из деревни в город (Москву), речь героя теряет свою чрезмерную риторичность. В пьесе есть предисловие, эпиграф. Драму «Странный человек» принято считать переходной от романтической драматургии к романтической прозе в творчестве Л.

Лит.: 1) Андроников И. Лермонтов. — М.: Совесткий писатель, 1951. — С. 38; 2) Мануйлов В.А. Комментарии и варианты // Лермонтов М.Ю. Полн. соб. соч.: В 5 т. М.; Л. Т. 4. Драмы и трагедии. 1935. — С. 511; 3) Лермонтов М.Ю. Автобиографические заметки // Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л. 1954–1957. — Т. 6. Проза, письма, 1957. — С. 386; 4) Лермонтов М.Ю. Планы, наброски, сюжеты // Лермонтов М.Ю. Сочи4u{нения: В 6 т. — М.; Л. 1954–1957. — Т. 6. Проза, письма, 1957. — С. 376; 5) Афанасьев В.В. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 1991. — С. 108–111; 6) Щеблыкин И.П. М.Ю. Лермонтов. Очерк жизни и литературного творчества. — М.: Русское слово, 2000. — С. 62–65; 7) Владимирская Н.М. Драма «Странный человек» и становление художественной системы Лермонтова // Уч. зап. Великолукского гос. пед. ин-та. 1964. — Вып. 24. — С. 5–27.

М.А. Дорожкина