ДОЛГОРУКИЙ Александр Николаевич (1819–1842).

Когда Л вернулся весной 1838 г. из Гродненского гусаркого полка в свой лейб-гвардии Гусарский, расположенный в Царском Селе, он познакомился с новым однополчанином — выпущенным в этот полк из Пажеского корпуса князем Д.. Молодой офицер сразу вошел в круг друзей поэта. По словам современника, Д. «был красивый молодой человек, блестящего ума и с большими связями в высшем свете <…> Язык у него был как бритва» [4].

В 1839–1840 гг. (недолго, всего несколько месяцев — поздней осенью и зимой) существовало в Петербурге общество «Les seize» («Шестнадцать»), сложившееся при участии Л. (а может быть и по его инициативе). Сначала собиралось четыре-пять человек, потом пришли новые, наконец, подошло к тринадцати. Вспомнили повесть Бальзака «L’Histoire des Treize» («История тринадцати»), в которой действует группа людей, называвшая себя «Les Treize» («Тринадцать»). Однако приняли еще троих. После этого решили больше никого не принимать, засекретить свои ночные разговоры и назваться «Les seize» («Шестнадцать»). Это были Л., братья Александр и Сергей Долгорукие, Монго, Браницкий, братья Шуваловы, Дмитрий Фредерикс, Николай Жерве, Федор Паскевич, Петр Валуев, Борис Голицын, Иван и Григорий Гагарины, Александр Васильчиков и Михаил Лобанов-Ростовский. Браницкий и Иван Гагарин были с Л. одногодки. Жерве старше них на семь лет, а Григорий Гагарин на четыре. Все остальные моложе: Валуев на один год, Монго на два, Шувалов на три, Фредерикс и Васильчиков на четыре, Д., Лобанов-Ростовский и Борис Голицын на пять, Сергей Долгорукий на шесть, а сыну фельдмаршала Паскевича было и вовсе шестнадцать лет. Собирались только для беседы. Очень важно рассаживались по диванам и стульям, закуривали кто сигары, кто трубки и заводили речь о политике <…> Как вспоминал Браницкий, они «все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии вовсе не существовало: до того они были уверены в скромности всех членов общества» [1].

Разговоры, в самом деле, не вышли за пределы кружка, но о самом существовании «Шестнадцати» в обществе узнали довольно скоро, тем более что в театрах и на светских вечерах они также держались вместе. Ничего особенно значительного из «Шестнадцати» не вышло, — уже зимой 1840 г. кружок начал рассеиваться, но все-таки это было настоящее, серьезное общение людей примерно одного поколения, общение без сплетен, шума, карт и попоек. В других обстоятельствах, вне собраний, это были веселые молодые люди, но здесь, ночью, в табачном дыму, обнаруживалось, как много в них меланхолии, усталости, раннего разочарования во всем, даже нежелания жить. И ведь все это были родовитые аристократы, богатые люди с огромными возможностями выбора путей в жизни. Это было грустно видеть. Л. понял, что они для России не сделают ничего. Их ум, таланты, свободомыслие, храбрость — все пойдет прахом, рассеется трубочным дымом. Возникшие было надежды пропали.

Д. участвовал вместе с Л. в экспедициях отряда Галафеева в Чечню в 1840 г., сражался при Валерике. Один из участников похода вспоминал, что Д. был «офицер весьма храбрый, но неукротимого характера» [8]. В продолжение этих экспедиций под Д. были ранены три лошади. После валерикского сражения, по пути в Темир-хан-Шуру, отряд остановился у Миатлинской переправы. Здесь, в палатке, поручик Д.П. Пален сделал несколько карандашных портретов, в том числе Л. и Д.. Д. виделся с Л. и в Пятигорске, в последние месяцы жизни поэта.

В дружеском кругу Д. любил рисовать. В 1838 г. он сделал шаржированный портрет полковника Бухарова, под которым Л. сделал стихотворную подпись. В альбоме офицера П.А. Урусова — с рисунками Д., изображающими скакунов, соседствуют рисунки Л., тоже кони. Они как бы соревновались в своей излюбленной теме. Рисунки Д. и по сюжетам и по манере напоминают рисунки Л.

Через год после смерти Л. погиб и Д.. В последний год своей жизни он служил в Царском Селе. Вел замкнутый образ жизни, не ездил даже в Петербург. Однажды, за обеденным столом, Д. стал подшучивать над своим другом князем Яшвилем. Князь Яшвиль нисколько не принял этого всерьез, но Д. после обеда пришел к нему и стал заставлять его требовать удовлетворения. Яшвиль не сумел отказаться от дуэли. Д. сам назначил тяжелые условия дуэли, они не взяли секундантов, чтобы никого не вовлекать в беду. Д. настоял, чтобы Яшвиль, как обиженный, стрелял первым. Тот выстрелил в землю, но пуля ударилась в камень, а от камня, рикошетом, попала в Д. Д. был убит. Современники считали, что эта дуэль очень похожа на самоубийство.

Лит.: 1) Браницкий К.В. Из предисловия к книге «Славянские нации» // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: Худ. лит., 1989. — С. 315–316; 2) Висковатый П.А. М.Ю. Лермонтов. Вновь найденный и впервые изданный его портрет. «Русская старина», 1884, кн. 1. — С. 239; 3) Висковатый П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Современник, 1891 (Собр. соч. под ред. Висковатого, Т. 6). — С. 345; 4) Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Худ. лит., 1986. — С. 90, 93, 276, 293–294, 305, 331, 337, 369–370, 372, 379, 396; 5) Лебединец Г.С. М.Ю. Лермонтов в битвах с черкесами в 1840 г. «Русская старина», 1891, кн 8. — С. 363; 6) Манзей К. История лейб-гвардии гусарского его величества полка, 1775–1857, Ч. 3. — СПб.: Воен. тип., 1859. — С. 147; 7) Мануйлов В.А. Летопись жизни и творчества М.Ю. Лермонтова, М.—Л.: «Наука», 1964. — С. 111–112, 134; 8) Назарова Л.Н. Лермонтов в отряде генерала А.В. Галафеева в 1840 г.: (Об одном рисунке из альбома П.А. Урусова) // М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. — Л.: Наука Ленингр. отд-ние, 1979. — С. 415–419; 9) Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома, Т. 2— М.Ю. Лермонтов, М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1953. — С. 19, 55, 57.

Мон. Лазарь (Афанасьев)