ЭПИТАФИЯ

(греч., «надгробный») — изречение (часто стихотворное), сочиняемое на случай чьей-либо смерти и используемое в качестве надгробной надписи. Литературная эпитафия восходит к античным корням «малых» эпиграмматических жанров (собственно «надписи» — эпиграммы, надписи сатирического содержания, и наконец, «альбомной» надписи к некоему предмету любования и поклонения — мадригалу).

В русской поэзии XVIII — начала XIX в. жанр литературной Э. развивался по нескольким направлениям. Первоначально привлекает поэтов наиболее «классическая» жанровая модель надгробной надписи — обращения к прохожему, с обозначением своеобразных «обстоятельств» оформления текста именно как «надписи» («под камнем сим…», «здесь лежит…» и т.п.), причем классическая модель сохраняется как в «серьезных», так и в «иронических» Э. Несколько меньшей распространенностью обладали Э., лапидарно подводившие итог жизни человека, модель которых — «он <некто> жил…», причем эта модель также могла существовать различных оценочных контекстах.

Поворотным моментом в развитии жанра на русской почве представляется появление «автоэпитафии» В.А. Жуковского, завершавшей выполненный поэтом перевод элегии «Сельское кладбище» Т. Грея. Модель «здесь <покоится прах того, кто>…» насыщается в таком ст. столь разнообразным, сложным, лирическим содержанием, что Э. теряет один из главных своих структурных признаков — лаконизм, сближаясь с более сложными по строению жанрами, обретающими особую популярность в эпоху романтизма, — прежде всего элегией и посланием. Это и произошло у Жуковского: «герой»/ «адресат» Э. здесь — идеальная сентиментально-предромантическая личность безвременно ушедшего юноши-поэта, сама ранняя кончина которого — не столько очередное горестное свидетельство всевластия смерти, сколько своеобразное «идеальное» завершение судьбы человека определенных жизненных установок.

Т.о. Э. обогащается элементами иных жанровых моделей, в составе художественного целого приближаясь к своего рода поэтической декларации и одновременно насыщаясь исповедальным содержанием. Думается, это направление в трансформации жанра и оказалось привлекательным для Л.

Всего поэтом было написано четыре ст., жанр которых был определен как Э. Не предназначавшиеся для печати, они представляли различные варианты жанра — Э. как надгробное слово, «автоэпитафию» (с различными смысловыми модификациями), и наконец, единственный у поэта образец иронической Э. («Кто яму для других копать трудился…»), также составившей важную страницу в русской поэзии XVIII — начала XIX в.

Собственно Э. в творчестве юного Л. оказываются отмечены два безусловно знаковые героя: Наполеон и Отец (причем и тот, и другой представляются неким двуединым типом романтического героя, непонятого и отвергнутого своей эпохой и современниками, см.: «Эпитафия Наполеона», 1830; «Эпитафия» («Прости! Увидимся ль мы снова?..»), 1832).

Исследователи жанра Э. (как и других эпиграмматических по природе жанров) не раз отмечали, что именно краткость сделала их форму, и в первую очередь стиховые структуры наиболее насыщенными в смысловом отношении. Так, по слова М.Л. Гаспарова, малый объем в Э. «…заставлял мысль законченно укладываться в две строки <…> интонационный перелом в середине второй строки помогал украсить ее параллелизмом или антитезой» [2; 260]. Четырехстрочная эпитафия, как в данном случае у Л., позволяет «распределить» своеобразные стадии развития мысли: первый и четвертый стих, написанные пятистопным ямбом, оказываются «оценкой», в то время как второй и третий стихи (шестистопного ямба, к тому же со спондеями на первой стопе) — некое обоснование этой оценки, которое делается возможным благодаря самому Наполеону («муж рока») — и Того, «кто знал… вознесть…» над людьми его как высшее воплощение воли, энергии и величия души.

Еще более явственно насыщается лирическим содержанием Э. 1832 г. «Прости! Увидимся ль мы снова?..», также тяготеющая к тому, чтобы войти в более обширный «цикл» лермонтовских произведений, так или иначе связанных с темой отца и драмой несостоявшегося душевного контакта между отцом и сыном («Ужасная судьба отца и сына…», «Пусть я кого-нибудь люблю…», «Странный человек», «Menschen und Leidenschaften»).

Одним из признаков жанра Э. в романтической (и постромантической) литературе становится распространенность такой его жанровой разновидности, как автоэпитафия. И у Л. автобиографическое, субъективно-лирическое начало проникает в жанр «надгробной надписи» столь интенсивно, что «серьезная», собственно Э. в принципе готова в любой момент трансформироваться в автоэпитафию, столь важную для поэта и как возможность лучше понять себя, и как общее для лирического сознания Л. свойство расширения «самосознающего я» поэта до пределов всего мироздания. Кто бы ни умирал, в известной мере, это всегда он сам — и потому надгробное размышление / надпись, в которой рисуется образ романтической личности, неизбежно несет в себе вполне узнаваемые автобиографические черты — но не столько применительно к эмпирическому автору¸ сколько к «лермонтовскому человеку» как особому духовно-нравственному феномену (см. «Простосердечный сын свободы…»).

В последующие годы, в лирике конца 1830-х — начала 1840-х гг. Л. более не обращается к жанру Э. Однако найденные в этом классическом жанре, уходящем корнями еще в античность, мотивы, а главное — приемы взаимоперехода субъективного и объективного начал, самосознающего «я» и его «героя» станут безусловным достоянием зрелой лирики поэта. В этом смысли «эпитафиями» своему поколению окажутся многие шедевры Л., и в первую очередь ст. «И скучно, и грустно…» и «Дума», многие мотивы которых представляются родственными «надгробным надписям» поэта, содержащим в себе значительный обобщающий, философ. потенциал размышлений «о времени и о себе».

Лит.: 1) Веселова В. Эпитафия — формульный жанр // Вопросы литературы, 2006. № 2. — С.135–148; 2) Гаспаров М.Л. Об античной поэзии. Поэты. Поэтика. Риторика. — СПб.: Азбука, 2000. — 480 с.; 3) Мулевская Н.И. Значение эпитафии в творчестве М.Ю. Лермонтова // Русское литературоведение в новом тысячелетии. — М.: МГГУ им. М.А. Шолохова, 2003. Т. 1. — С.193–199; 4) Царькова Т.С. Русская стихотворная эпитафия XIX–XX веков: Источники. Эволюция. Поэтика. — СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1999. — 200 с.

Алпатова