КОМИЧЕСКОЕ

(от греч. κωμικός – смешной) – эстетич. категория, основанная на представлении вещей в неожиданном свете, парадоксальном сближении далеких друг от друга предметов, выявлении несоответствий, противоречий между идеалами и существующей действительностью. К. носит противоречивый, зачастую амбивалентный характер и предстает как разнообразный и изменчивый феномен, имеющий психофизиологическую и культурно-историческую основу. Сложность определения К. прекрасно подчеркивается многообразием его трактовок и классификаций [2]. С.С. Аверинцев выделяет два полюса К. С одной стороны выступает смех созидающий, своего рода «зарок на немощь», ведущий к духовной победе и освобождению, – это «смех человека над самим собой, смех героя над трусом в самом себе», «смех чести над бесчестием». С др. стороны – разрушающий смех, «в акте которого смеющийся отделывается от стыда, от жалости, от совести» [1].

В творчестве Л. представлены оба полюса К. Апологетом второго выступает «толпа» – «насмешливые невежды» («Смерть поэта»), «с улыбкою самолюбивой» [II] попирающие «любви / И правды чистые ученья» [II] («Пророк»). Защиту от этого смеха Л. находит на другом полюсе К., сатирически и негодующе высмеивая пошлость и цинизм, утверждая ценности и идеалы через отрицание их отрицания.

Для Л. характерно целомудренное отношение к святыням своей души, его лирич. героя мучит боязнь быть непонятым и осмеянным. Напр., ст. «Валерик» – своеобразное письмо бывшей возлюбленной с рассказом о трагических событиях военной компании и о своей истерзанной душе – лирич. герой оканчивает полушутя, как бы заранее предвидя непонимание и недоумение дорогой ему, но столь далёкой от него женщины («В забавах света вам смешны / Тревоги дикие войны; <…> если вас / Мой безыскусственный рассказ / Развеселит, займет хоть малость, / Я буду счастлив. А не так? – / Простите мне его как шалость / И тихо молвите: чудак!..[II; 173]).

Смеются над человеком не только другие люди, но и Судьба, попирая лучшие его чувства, разрушая великие планы, отбирая надежду. Еще в юности Л. напишет: «Ко смеху приучать себя нужней / Ведь жизнь смеется же над нами!» [I; 191].

В произведениях Л. смех зачастую предстает как страшная, враждебная всему прекрасному и благородному стихия. Карнавальное, весёлое, праздничное начало в творчестве поэта появляется редко. В драме «Маскарад» игра окрашивается мрачными красками. Смех выступает здесь как страшное оружие, вернее яда и кинжала поражающее человека. Героев больше всего пугает то, что они могут сделаться посмешищем, и они спешат первыми зло высмеять других. Однако смех карает не только того, над кем смеются, но и самого смеющегося. Арбенин потешается над другими, чем вызывает их ненависть и навлекает на себя несчастье. Персонаж драмы под именем «Неизвестный» мстит ему в первую очередь именно за осмеяние и мстит, прежде всего, смехом.

Насмешки являются главным оружием «героя нашего времени», но они также оборачиваются против него самого – губят возможность счастья, душат лучшее в Печорине – готовую зародиться любовь к княжне Мэри. Говоря об опустошенности современного человека, «герой» философски замечает: «Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя» [VI; 270]. Печорин, еще в юности пройдя через жестокий искус цинизма и осмеяния, боится искренних проявлений своей натуры, боится показаться самому себе или предстать в глазах света смешным. Характерно описание «героем» разговоров с Вернером: «Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером» [VI; 270]. Печорин не ищет счастья, он хочет одного – чтобы ему было «весело» [VI; 279]. Другие люди для него – просто средство от скуки, их страдания доставляют «герою» «необъятное наслаждение»: «есть минуты, когда я понимаю Вампира!..» [VI; 311]. «<…> я над вами смеялся» [VI; 337] – скажет он Мэри на прощание. «Finita la comedia!» (Комедия окончена! (итал.)) [VI; 331], – после убийства Грушницкого.

С др. стороны, смех у Л. предстает маской, прикрывающей отчаяние – именно смехом ответит Печорин на утешения Максима Максимыча после смерти Бэлы. «Необыкновенную весёлость» будет излучать княжна Мэри вслед за страшным объяснением с «героем» [VI; 310]. Оборотной стороной невыносимо трагического выступает смех в драме «Странный человек», в конце которой безликий «гость» так скажет о главном герое: «Если он и показывался иногда весёлым, то это была только личина <…>. Его насмешки не дышали весёлостью; в них была горькая досада против всего человечества!» [V; 272].

Проза Л. насыщена тонкой, зачастую едва уловимой иронией, где К. теснейшим образом переплетается с серьёзным, о чем свидетельствует сам рассказчик: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? – Мой ответ – заглавие этой книги. “Да это злая ирония!” – скажут они. – Не знаю» [VI; 279]. Подобная неоднозначность порождает многоплановость в восприятии образов и возможность их различных интерпретаций. Это прекрасно понимал и сам Л., написав в предисловии ко второму изданию романа: «Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана» [VI; 202].

Зачастую ирония служит Л. для снятия романтического и мистического пафоса с необыкновенных событий («Фаталист», «Штосс»), тем самым, с одной стороны, заставляя рассказчика спуститься с метафизических высот на уровень здравого смысла, с другой же – только оттеняя отсутствием патетики необычность происходящего и ощущение неисповедимости бытия.

К. является важной составляющей эстетики и поэтики поэм «Сашка», «Тамбовская казначейша», «Сказка для детей». Л. планирует написание сатирических и шутливых поэм о приключениях демона, богатыря, о Москве (отрывки «Она была прекрасна, как мечта…»; «Склонись ко мне, красавец молодой!..»; «Девятый час, уж темно; близ заставы…»). К. колорит в поэмах Л. зачастую создают бытовые детали и несуразности, алогичное поведение героев. Настраивая читателей на весёлый лад, рассказчик в «Сашке» сразу заявляет: «Нынче я <…> пою, смеюсь» [III; 41]. Однако тон произв. далек от беспечной весёлости: «Увы, минувших лет безумный сон / Со смехом повторить не смеет лира!» [III; 50]. К. поэмы Л. наполняют контрасты, построенные на соединении иронии и грусти, цинизма и глубокой печали о минувшем, возвышенных чувств и низких страстей. По справедливому замечанию В.Э. Вацуро, «субъективная воля» рассказчика «может придать разным частям повествования различную и иной раз совершенно неожиданную эмоциональную окраску, насмешливо снизив патетическую сцену или сделав глубоко серьезным внешне комический эпизод» [4]. Часто за курьёзными сценами следуют печальные размышления о жизни. В «Тамбовской казначейше» задорное повествование неожиданно сменяется грустными лирическими откровениями. Обещанная «веселая сказка» оборачивается «печальной былью» [III; 142]. Сцена проигрыша казначеем жены в карты предстает, с одной стороны, как гротеск, но с другой – как тяжелая драма для опозоренной казначейши. Однако рассказчик, только намекнув на муки, терзающие героиню, замечает с напускным цинизмом: «<…> пусть участия слеза / Не отуманит вам глаза: / Смешно участье в человеке, / Который жил и знает свет» [III; 141].

В творч. Л. представлены такие жанры К. как сатира («Булевар», «Пир Асмодея»), шутливые послания, эпиграммы. В «Новогодних мадригалах и эпиграммах» Л. удается совместить «два полярно противоположных жанра», так что порою «остается недоумевать, что же преобладает – хвала или порицание» [5; 32] (напр., «Мартыновой»). Жанр эпиграммы порою соединяется у Л. с дружеским посланием («К Грузинову», «К глупой красавице»), эпитафией («Эпитафия (Утонувшему игроку)»). Многие эпиграммы поэта дышат едкой сатирой и негодованием, что приближает их к инвективе и памфлету (на Н.В. Кукольника, Ф.В. Булгарина, «Вы не знавали князь Петра…»). Его эпиграммы тесно связаны с карикатурами – К. нашло отражение и в творч. Л.-художника. Помимо общих адресатов их объединяют лаконичность, «максимально заостренное комическое противоречие» [7; 172], «меткость и беспощадность» характеристик [6; 58].

Смешанной жанровой природой обладают и шутливые послания Л. Особое место занимает «мятлевский цикл» («<А.А. Олениной>», «И.П. Мятлеву», «<А.А. Углицкой>»), содержащий элементы макаронического стиля, т.е. вкрапления иностранных слов в русскую речь – «смешения французского с нижегородским». Шутливые послания тесно связаны с биографией поэта, знание которой зачастую необходимо для понимания всей полноты К. этих эпистол.

Л. обращается и к такому виду К. как пародия. Она становится у него, прежде всего, способом освобождения от пиетета устойчивых лит. шаблонов, поиском путей их обновления. Вместе с тем, пародирование формы вовсе не означает отказа от серьезности содержания, и зачастую, порождая многоплановость восприятия художественного произведения, ведет к разнообразию самых противоречивых его трактовок («Штосс»). Пародия у Л. проявляется в разных жанрах. В лирике она представлена шутливыми посланиями, содержащими иронию над традицией «высоких» эпистол («А.Д.З.»); пародиями на романтические баллады («Гость» («Кларису юноша любил…»), «Югельский барон») и патетические ст. («Посреди небесных тел…», «Юнкерская молитва»).

Пародия проникает и в прозу Л. Герои «турецкой сказки» «Ашик-Кериб», при общей светлой тональности этого произв., отчасти предстают шаржами на стереотипные образы: вольного художника (Ашик-Кериб), мудрой красавицы, до конца верной своему возлюбленному (Магуль-Мегери), злодея и соперника главного героя (Куршуд-бек), представителя высших сил («сердитый» Хадрилиаз) и др. Во многом карикатурой на популярные в первой половине XIX века физиологические и нравоописательные статьи стал очерк Л. «Кавказец». Пародийность или же не пародийность фантастической повести «Штосс» является предметом горячих дискуссий исследователей [3].

К. занимает важное место в произв. Л. Проявляясь в разных формах и жанрах, оно вбирает в себя радость и горе, торжество и разочарование. К. у Л. имеет множество оттенков: от дружеской шутки, весёлой насмешки, тонкой пародии до злой сатиры и горькой иронии. Для художника было характерно восприятие смеха как стихии, и стихии скорее разрушительной, чем созидательной. К. в творч. Л. диалектически связано с трагическим. Пожалуй, поставить эпиграфом к большинству соч. поэта, содержащих К. начало, можно заключительные строки его послания А. О. Смирновой: «Все это было бы смешно, / Когда бы не было так грустно» [II; 163].

Лит.: 1) Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // Библиотека Гумер – гуманитарные науки // [Электронный ресурс]: URL: http://www.gumer.info/ (дата обращения: 15.07.2013); 2) Академик // [Электронный ресурс]: URL: http://dic.academic.ru/ (дата обращения: 15.07.2013); 3) Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова // Вацуро В.Э. О Лермонтове: Работы разных лет. [Электронный ресурс]. URL: http://www.flibusta.net/ (дата обращения: 15.08.2013); 4) Вацуро В.Э. Поэма М.Ю. Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М.В. Добужинского // Вацуро В.Э. О Лермонтове: Работы разных лет. [Электронный ресурс]. URL: http://www.flibusta.net/ (дата обращения: 15.08.2013); 5) Гиллельсон М.И. Русская эпиграмма // Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века). – Л.: Сов. писатель, 1988. – С.5 44; 6) Пахомов Н.П. Живописное наследство Лермонтова // М.Ю. Лермонтов / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). – М.: Изд-во АН СССР, 1948. – Кн. II. С.55-222. – (Лит. наследство; Т. 45/46); 7) Скобелева М.Л. Комические жанры в лирике М.Ю. Лермонтова: дис…. кандидата филологических наук : 10.01.01 / Екатеринбург, 2009. – 289с.

Ю.Н. Сытина