МЕТАПОЭТИКА —
это исследование поэтами и писателями собственного творчества, а также творчества собратьев по перу — тексты писателей о творчестве (монографии, статьи, эссе и др.). Объект ее исследования — литература, конкретная цель — работа над материалом, языком, выявление приемов, раскрытие тайн мастерства; характеризуется объективностью, достоверностью, представляет собой сложную, исторически развивающуюся систему, постоянно взаимодействующую с разными областями знания. Одна из основных черт ее — энциклопедизм как проявление энциклопедизма личности художника.
В наследии Л. нет статей о творчестве, но его метапоэтика очень богата. Она включает метапоэтику поэзии, прозы, драматургии; замечания о творчестве имеются в эпистолярии. Все произведения Л. пронизаны внутренним осмыслением того, как они созданы, как строятся, какую роль в их организации играет язык.
Метапоэтика Л. тяготеет к энциклопедической обширности: в ней заключено не только знание о литературе и творчестве, но и о мире и способах его познания. Метапоэтика прозы Л. реализуется в текстах, имеющих прямой метапоэтический характер: вступления, посвящения, комментарии, примечания, – а также условный характер: это метапоэтика от автора в различных произведениях, от рассказчика Максима Максимовича, непосредственно взаимодействующего с автором, от рассказчика Печорина в романе «Герой нашего времени». Во внешней форме текстов есть установка на то, что автор и герои будут описывать собственное творчество, они обозначены как литераторы или опосредованно связаны с литературой. Автор в «Герое нашего времени» — литератор: «Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии» [VI; 203]; Печорин — автор дневника и предисловия к нему; Максим Максимыч – рассказчик, знаток «историек»; «ундина», владеющая условным поэтическим языком (вспомним ее диалог с Печориным), — певица, знающая народные песни.
В метапоэтике Л. отражаются формы семиотической деятельности писателя, установка на преобразование естественной среды (живой жизни) в семиотическую (текст произведения). В романе «Герой нашего времени» имеется относительно целостный метапоэтический сюжет — особое отдельное произведение о том, как был написан роман: авторское повествование и постепенно разворачивающийся диалог автора с Максимом Максимычем, который знает кавказские «историйки» (метапоэтическая часть повести). Постепенно выстраивается и основная часть повести — история о Бэле. В «Тамани» Печорин проявляет любопытство, вопросами подстрекая к действию «честных контрабандистов». В «Журнале Печорина», в «Княжне Мери», повествователь Печорин рассказывает о том, как он режиссирует спектакль, постановщиком которого сам является, провоцируя героев разыгрывать его пьесу. В «Фаталисте» Печорин подстрекает Вулича к рефлексии над вопросами жизни и смерти, предугадывая, «прозревая» его судьбу.
В повести «Бэла» автор инициирует рассказ Максима Максимыча, закрепляя это действие через глаголы речи «спросил», «сказал», «воскликнул», «продолжал». Он направляет рассказчика в том, чтобы выявить особенности происходящего в этой истории. В метапоэтический комментарий автора входят термины «трагическая развязка», «обманутые надежды», «волшебные картины», «занавес» и др., которые говорят о перекодировке обычного рассказа, «историйки» в литературное повествование, указывают на новое семиотическое пространство, в котором мыслит автор, видя в рассказе Максима Максимыча относительно завершенное литературное целое, впоследствии называя жанр произведения «цепью повестей» [VI; 239].
«– Да, они были счастливы!
– Как это скучно! – воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!..» [VI; 222].
Автор прерывает рассказчика в местах, в которых происходит тематизация, — конкретизируется и раскрывается тема, его интересуют этнографические подробности — он готовится к написанию литературного произведения:
«– Как же у них празднуют свадьбу?» [VI; 210];
«– А что ж такое она пропела, не помните ли?» [VI; 211];
«– А что? – спросил я у Максима Максимыча: – в самом ли деле он приучил ее к себе, или она зачахла в неволе, с тоски по родине?» [VI; 220];
«– Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?» [VI; 235];
Автор инициирует рассказ Максима Максимыча разными способами, в том числе и предположениями о событиях, которые могли бы произойти:
«Все к лучшему! – сказал я, присев у огня: – теперь вы мне доскажете вашу историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось».
– А почему ж вы так уверены? – отвечал мне штабс-капитан, примигивая с хитрой улыбкою.
– Оттого, что это не в порядке вещей: что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться.
– Ведь вы угадали…» [VI; 227–228].
Через метапосылки в виде вопросов автор погружает нас в процесс создания повести, ее конструирования. Его интересуют частные проблемы, связанные с Казбичем, события, имеющие отношение к главным героям — Бэле и Печорину. Максим Максимыч упускает некоторые логические звенья истории, и автор старается их восстановить с помощью вопросов: «Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?», «Да зачем Казбич ее хотел увезти?» и др.
Продолжение повести автор видит в перспективе – впереди «целая история» [VI; 238]. Он ведет постоянный разговор с читателем через контактообразующие компоненты: «если хотите, я расскажу», «сознайтесь, однако же», «если вы сознаетесь в этом» и т.д. Текст оказывается многомерно диалогичным. Автор ведет метапоэтический диалог с Максимом Максимычем, абстрагируясь от его рассказа, он обращается к читателю. При этом само повествование Максима Максимыча пронизано диалогами героев, рассуждениями, оценками, что приводит к работе особый динамичный многомерный механизм создания повести через многоплановое обращение к разным субъектам диалога.
Метапосылки способствуют прояснению содержательных параметров произведения (повествования). С их помощью автор устанавливает основные сюжетные события повести, определяет отношение автора и рассказчика к главным героям произведения, их характерам.
В результате особой композиции с установкой на метапоэтический «сюжет» автор оказывается «внутри» своего произведения, комментирует процесс его создания. Это говорит о связи метапоэтики Л. со стилем барокко, так как произведение в стиле барокко содержит и его описание, автор, комментируя произведение, как правило, располагается «внутри» текста.
Метапоэтика поэтических произведений Л. представлена ст., в которых Л. рассуждает о творчестве и назначении поэта: «Цевница», «Поэт» («Когда Рафаэль вдохновенный…»), «Русская мелодия», «Ангел», «1831-го июня 11 дня», «Пускай поэта обвиняет…», «Слава», «Смерть поэта», «Молитва», «Кинжал», «Поэт» («Отделкой золотой блистает мой кинжал…»), «Дума», «Есть речи — значенье…», «Не верь себе», «Как часто, пестрою толпою окружен…», «Журналист, читатель и писатель», «Пророк», «Сон», «Мой демон», «Гроб Оссиана», «Звуки», «Мой дом» и др. Основные мотивы метапоэтики поэзии: осмысление поэзии, «первоначальны впечатленья», воображение, понимание, поэтический континуум, эмблема поэзии, Кавказ как поэтическая родина, евразийский дух, молитва и др.
Особенность метапоэтики поэзии Л. в том, что она имеет целополагание, устремленность, единую внутреннюю программу: как и в прозе, Л. пытается словом проникнуть в трансцендентное, выйти за те пределы, которые ограничивают предметное бытие. В метапоэтике прозы и поэзии глубокий и целомудренный опыт постижения Божественной тайны, к которой герой идет через антиномичное мышление, бесконечно приближаясь к истине.
Осмысление метапоэтики драматургии возможно на основе анализа посвящений, введений, предпосланных драматическим произведениям. Так, трагедия «Испанцы» начинается посвящением: «Не отвергай мой слабый дар, / Хоть здесь я выразил небрежно / Души непобедимой жар / И дикой страсти пыл мятежной». Л. характеризует произведение, пишет о состоянии души поэта, говорит о «слабом даре», о сложности словесного выражения мысли: «выразил небрежно». Во вступлении к поэме «Сказка для детей» Л. говорит о том, что создание произведения, художественного мира — способ избавления от мучений, которым подвержен художник: «…этот дикий бред / Преследовал мой разум много лет. / Но я, расставшись с прочими мечтами, / И от него отделался — стихами!».
Все линии метапоэтики Л. соотносятся между собой, одна подкрепляет и дополняет другую, и вместе они составляют сложную систему — текст Л. о творчестве, в котором метапоэтика переходит в метафизику — познание не только в пределах мира реального, но и за пределами его, запечатлевающее «прорывы» художника к трансцендентному.
Лит.: 1) Штайн К.Э., Петренко Д.И. Метапоэтика Лермонтова. — Ставр.: СГУ, 2009. — 504 с.; 2) Штайн К.Э., Петренко Д.И. Лермонтов и барокко. — Ставр.: СГУ, 2007. — 454 с.; 3) Штайн К.Э., Петренко Д.И. Универсальность Лермонтова. — Ставр.: СКФУ, 2014. — 320 с.; 4) Штайн К.Э., Петренко Д.И. Русская метапоэтика: Учеб. словарь. — Ставр.: СГУ, 2006. — 602 с.; 5) Лермонтовский текст: Ставропольские исследователи о жизни и творчестве М.Ю. Лермонтова: Антол.: В 2 т. Сост., научн. ред. К.Э. Штайн. — Ставр.: СГУ, 2007. — Т. 1. — 775 с. — Т. 2. — 690 с.; 6) Три века русской метапоэтики: Антол.: В 4 т. Сост., научн. ред. К.Э. Штайн. — Ставр.: СГУ, 2002–2006. — Т. 1. — 704 с. — Т. 2. — 884 с. — Т. 3. — 830 с. — Т. 4. — 985 с.
К.Э. Штайн, Д.И. Петренко