ПОСЛАНИЕ.

Лирический жанр в европейской поэзии, наиболее популярный в конце XVIII – XIX в. Послания классифицируются исследователями в зависимости от адресата, лирической ситуации и, соответственно, от проблемно-тематических и стилистических особенностей; наиболее распространены дружеские и любовные послания; отдельной жанровой разновидностью послания можно также считать сатирические послания (см.: Стихотворная сатира) и альбомные послания. Сентиментально-предромантические и романтические послания в европейской лирике возникают на базе традиций жанра эпистолы, распространенного в нормативные литературные эпохи, прежде всего в литературе классицизма. Оказали влияние на формирование жанра также риторические принципы дружеского письма как «пограничного», преимущественно бытового жанра, которые активно осмыслялись в популярных руководствах той поры — «письмовниках» (см. «Письмовник» Н.Курганова, «Новейший, самый полный и подробный письмовник и всеобщий секретарь…», 1822 и др.).

По сравнению с другими лирическими жанрами рубежа XVIII-XIX вв. послание не имело четко закрепленных формальных признаков; в этом смысле свобода поэта в рамках жанрового задания в полной мере отвечала как свободе дружеской беседы, так и свободе письма в бытовой письменности той поры. Своеобразными «признаками» послания как жанра можно считать четко обрисованные образ автора и образ адресата, представленные на широком культурно-бытовом фоне, во всех подробностях повседневной жизни; подчеркнуто детальную обрисовку лирической ситуации — «ситуации письма», нередко сопровождающейся автохарактеристикой собственной творческой позиции, своеобразной «эстетической декларацией» автора послания; интонацию свободного, ничем не скованного, вольного и искреннего разговора; стилистическую пестроту, соответствующую пестроте и разнообразию каждодневных впечатлений бытия; многотемность, соседство бытовых и философских мотивов — как воплощение широты, всеохватности дружеского диалога «обо всем на свете». Жанрово закрепленной темой дружеского послания нередко становилось удаление от света, противопоставление городской суеты сельского уединения, призыв к адресату покинуть «большой свет», где нет ни искренности, ни близкой души, ни покоя, и присоединиться к другу в его счастливом уединении. В античной поэзии образец такого дружеского послания был создан Горацием; в России на рубеже XVIII–XIX вв. в их развитии большую роль сыграли послания участников львовско-державинского кружка (М.Н. Муравьева, В.В. Капниста, Н.А. Львова, и особенно — Г.Р. Державина, см. «Евгению, жизнь Званская»), а также Н.М. Карамзин и И.И. Дмитриев.

Жанр послания часто встречается в лирике Л. По подсчетам А.Ю. Ниловой, это самый распространенный среди «традиционных» жанров в лирике поэта; общая доля посланий в различные периоды лермонтовского творчества распределяется следующим образом: 1/6 (42 ст. из 292) в период с 1828 по 1832 гг., и 1/10 (7 из 69) — с 1838 по 1841 гг. [7; 12].

Жанровая традиция послания определялась идеей дружеского, чуткого общения близких душ, которое противостоит царящим в «свете» холоду и притворству. Именно в этом качестве послания приобретали особую ценность для сентиментально-предромантической поэзии.

В сравнении с этим жанрово-тематическим «каноном», лермонтовские послания выделяются в первую очередь более трагическим звучанием. Начиная с ранних посланий, в лермонтовских стихах звучат преимущественно элегические ноты: поскольку разговор с понимающим, способным откликнуться другом оказывается лишь мечтой, лирический герой Л. обращается в посланиях, в сущности, к самому себе, констатируя т.о. недостижимость подлинного «родства душ», без которого невозможна дружба.

В ранних посланиях поэта традиция жанра может присутствовать и в неизменном на первый взгляд облике — это действительно обращение к «любезному другу», проникнутое надеждой на возможность радостного дружеского общения «в объятьях мира, муз и граций» (см. «Пир», 1829; «К П…ну», 1829; «К друзьям», 1830, «К приятелю», «К***» («Не медли в дальней стороне») и др.). Однако уже в ранних посланиях исследователи замечали, как «монологизируется» лермонтовский текст, сближаясь тем самым с традицией элегии. Юношеские послания Л. часто лишены примет конкретного быта, лирический герой в них погружен в условный мир, наполненный лишь образами-знаками поэтической традиции. И только появление психологических ситуаций размолвки, непонимания, драматизация изображаемых взаимоотношений становится источником динамики лирического сюжета послания. Как писал об этом Д.Е. Максимов, «дружеской идиллии не получается в лермонтовской поэзии даже в самый первый период ее развития» [4; 138] (см. «К N.N.»): «Ты не хотел! Но скоро волю рока / Узнаешь ты и в бездну упадешь <…> / Я оттолкну униженную руку, / Я вспомню дружбу нашу как во сне; / Никто со мной делить не будет скуку, / Таких друзей не надо больше мне…» [I; 41].

В посланиях к возлюбленным также преобладает мотив непонимания со стороны окружающих, и прежде всего самой девушки, кому послание адресовано, мотив невозможности истинной любви. Даже когда возлюбленная кажется последней надеждой, все равно это не может примирить лермонтовского человека с жизнью, «с людьми и буйными страстями» («Н.Ф. Ивой», 1830). В лермонтовских посланиях женщинам также преобладают мотивы одиночества, несправедливости судьбы, коварства, неизбежного в женском сердце (см. «К***» («Не ты, но судьба виновата была», 1830). Т.о., в любовные послания приходит тема онтологического одиночества героя.

Лирический герой в посланиях Л. зачастую исповедуется в своей отчужденности от окружающего мира, обреченности на одиночество; он — «тот, на ком лежит уныния печать» («К П… ну», 1829 [I; 13]), у него — «пылкий, но суровый нрав» («Н.Ф. И… вой», 1830 [I; 78]); он признается в дружеском послании: «Я не рожден для света / И не умею жить среди людей» («К***» [I; 312]), «Я рожден, чтобы целый мир был зритель / Торжества иль гибели моей…» («К…» [II; 38]), «Я молод, но кипят на сердце звуки, / И Байрона достигнуть я б хотел…» («К***» [I; 133]).

Проблемно-тематическое единство лермонтовских посланий тем не менее не препятствует некоторой трансформации жанра параллельно развитию лирической системы поэта. С течением времени уменьшается доля дружеских посланий (пусть и связанных с мотивами одиночества и непонятости героя) и увеличивается — любовных, также посвященных элегическим размышлениям о невозможности счастья. Особенно ярко этот мотив звучит в посланиях Л. В.А. Лопухиной («К***» («Мы случайно сведены судьбою…»), «К Л**» («У ног других не забывал…»), «К*» («Оставь напрасные заботы…»), «Валерик», «К» («Мой друг, напрасное старанье…») и др.):

Мы случайно сведены судьбою,

Мы себя нашли один в другом,

И душа сдружилася с душою,

Хоть пути не кончить им вдвоем… [II; 38]

Такое перераспределение мотивов обусловлено окончательным оформлением романтической поэтики в творчестве Л.: для романтиков дружба отступает на второй план, и взамен нее абсолютизируется любовь, «высочайшая ценность», утрата или осознание невозможности которой «переживается героем особенно остро и часто служит началом его отчуждения, бегства, причиной преступления и т.д.» [5; 32].

Говоря о посланиях в лирике Л. 1837–1841 гг. («Слепец¸ страданьем вдохновенный…» <А.Г. Хомутовой>, 1838; «Мы ждем тебя, спеши, Бухаров…», 1838; «Ребенка милого рожденье…», 1839; «Над бездной адскою блуждая…» <М.П. Соломирской>, 1840; «Без вас хочу сказать вам много…» <А.О. Смирновой>, 1840; «Валерик» («Я к вам пишу случайно, право…»), 1840; «Графине Ростопчиной», 1841), исследователи отмечали их, на первый взгляд, парадоксальную большую традиционность по сравнению с юношескими посланиями. Л. возвращается в них к мотивам характерного для жанра душевного общения, к психологической и ситуативной конкретности, «домашней», «камерной» семантике послания. Главное же новое ощущение, которое кристаллизуется в этих посланиях, — обретение наконец родной души, общаясь с которой, поэт испытывает подлинное чувство дружеской общности, чувство достигнутого наконец взаимного понимания:

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны [II; 189]

Даже дарованное на краткий миг («Предвидя вечную разлуку / Боюсь я сердцу волю дать…») оно, тем не менее, настолько питательно для души, что позволяет ощутить счастье, впервые отрывшееся лермонтовскому человеку.

Лит.: 1) Вацуро В.Э. Ранняя лирика Лермонтова и поэтическая традиция 20-х годов // Русская литература. 1964. — №3. — С.46–55.; 2) Вишневский К.Д. Жанровое своеобразие прижизненного издания стихотворений М.Ю. Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Проблемы идеала. — Пенза, 1989. — С.158–171; 3) Ермоленко С.И. Лирика М.Ю. Лермонтова. Жанровые процессы. — Екатеринбург: УрГПУ, 1996. — 250 с.; 4) Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. — Л.: Наука, 1959. — 327 с.; 5) Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. — М.: Аспект Пресс, 1995. — 385 с. ; 6) Нейман Б.В. Русские литературные влияния в творчестве Лермонтова // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова. Сб. 1. Исследования и материалы. — М.:ОГИЗ, 1941. — С.422–465; 7) Нилова А.Ю. Жанрово-стилистические традиции в лирике М.Ю. Лермонтова (Послание. Элегия. Эпиграмма): Дисс. … кандидата филологических наук. — Петрозаводск, 2002; 8) Серман И.З. Судьба поэтического «я» в творчестве М.Ю. Лермонтова // Михаил Лермонтов. 1841– 1989. — Норфилд, Вермонт, 1992. — С.38–52; 8) Стенник Ю.В. Система жанров в историко-литературном процессе // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. — Л.: Наука, 1974. — С.168–175; 9) Тодд III.У. М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху / Пер. с англ. — СПб.: Академический проект, 1994. —207 с.

Т.А. Алпатова