ПСИХОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА ЛЕРМОНТОВА.

Для того чтобы понять психологию творчества Л., необходимо сначала определить, как сам поэт относился к своему творчеству. Первая попытка осмысления поэта и поэзии делается уже в 1828 г. в ст. «Поэт» («Когда Рафаэль вдохновенный…»). Гений, творец видится Л. существом высоким, общающимся с небесными силами, однако тут же подчеркивается, что он не может долго оставаться в горнем мире, так как скоро забывает «огонь небесный». Таким образом, лермонтовский поэт несет в себе некое противоречие: с одной стороны, он предстает существом необычным, связанным с небом, а с другой — ведет себя и как рядовой, простой человек.

В ст. 1829 г. «Русская мелодия» Л. говорит о себе: «В уме своем я создал мир иной / И образов иных существованье» [I; 34]. Творчество, таким образом, оказывается для него способом создать некий параллельный мир и исследовать взаимосвязи в нем («Я цепью их связал между собой…» [I; 34]), т. е. одновременно в нем присутствуют и уход от действительности, эскапизм, и стремление к художественному познанию (исследование связей, придание «вида», т. е. формы, своим творениям).

Для героев Л. исповедь была способом сохранить свои мысли, переживания, чувства, передать их другому человеку. Для самого Л. такой формой исповеди становится поэзия. В ст. «1830. Мая 16 числа» уже не лермонтовский герой, а сам поэт высказывает желание спасти какую-то часть своей личности от окончательного забвения и уничтожения: «Боюсь не смерти я. О, нет! / Боюсь исчезнуть совершенно. / Хочу, чтоб труд мой вдохновенный / Когда-нибудь увидел свет…» [I; 132]. В ст. того же периода «Арфа» также выражается надежда, что именно в поэтическом творчестве — залог бессмертия. Арфа, принадлежавшая поэту, продолжает звучать и после его смерти, хотя некому уже вспомнить о ее владельце.

Поэтическое предназначение представляется Л. столь важным, что в ст. 1832 г. «К***» («Я не унижусь пред тобою…») лирическое «я» упрекает неверную красавицу не столько в том, что она обманула поэта и заставила его страдать, сколько в том, что своим обманом она отвлекла его от поэтического служения. Лирическое «я» в ст. «К***», принеся поэтический дар в жертву любви, убеждено, что его возлюбленная возместит ему эту жертву. Однако ничего подобного не происходит, она оказывается обыкновенной земной женщиной, с земными мелкими страстями — вот почему разочарование поэта столь велико.

В другом ст. того же периода также содержатся размышления Л. о поэтическом служении. Если раньше юный поэт смотрел на Байрона как на образец для подражания, то теперь, сравнивая себя с ним, он лучше понимает своеобразие собственной судьбы. Л. видит сходство между собой и Байроном, ощущает некое духовное родство с ним, однако он чувствует и свое отличие от английского поэта, которое заключается в национальном своеобразии творчества Л. Поэт осознает, что никто, кроме него, не способен выполнить его предназначение. Если ему не удастся воплотить в стихах свои мысли и переживания, то никто этого за него не сделает, и все, чем он жил, будет известно только всеведущему Богу, но не людям: «Кто может, океан угрюмый, / Твои изведать тайны? Кто / Толпе мои расскажет думы? / Я — или Бог — или никто!» [II; 33]. Таким образом, ст. «Нет, я не Байрон, я другой…» является одним из наиболее важных для Л., поскольку в нем он определяет своеобразие своего поэтического дара («с русскою душой») и выражает готовность следовать своему высокому предназначению.

Эта же готовность выражена и в ст. «Я жить хочу! хочу печали…» (1832). Если для того, чтобы стать истинным поэтом, необходимо многое передумать и перестрадать, то Л. готов все это перенести: «Что без страданий жизнь поэта? / И что без бури океан?» [II; 44].

И вместе с тем его посещают сомнения в своих силах. В ст. «Безумец я! вы правы, правы!» (1832) лирическое «я» сравнивает себя с высоким образом поэта и видит, что пока еще не достаточно приблизилось к идеалу: «Как мог я цепь предубеждений / Умом свободным потрясать, / И пламень тайных угрызений / За жар поэзии принять?» [II; 55]. Следовательно, Л. сомневается не в необходимости поэтического служения, а в том, что сам он может быть недостоин столь высокой миссии. Следует отметить его повышенную требовательность к самому себе.

Именно эта повышенная требовательность впоследствии заставит его написать ст. «Поэт» (1838) и «Не верь себе» (1839), в которых нашли отражение его опасения относительно поэтического творчества. В «Поэт» Л. сравнивает поэта, каким он должен быть, с тем, какой он есть на самом деле, и выражает опасение, что тот «свое утратил назначенье» [II; 119], погрузился в духовную спячку. В ст. «Не верь себе» Л. призывает поэта быть строгим к самому себе, отличать подлинное вдохновение от притворного и глубокие, искренние чувства от фальшивых, «заученных», смотреть на себя со стороны, в том числе и глазами обычного человека, человека толпы.

Чувство ответственности поэта за свои творения Л. передает в ст. «Журналист, читатель и писатель» (1840), где поэт признается, что не решится показать «неподготовленному взору» свои ст., обличающие порок: «То соблазнительная повесть / Сокрытых дел и тайных дум» [II; 150].

Итак, творчество для Л. — это в первую очередь самовыражение, попытка сохранить свои мысли, чувства, переживания, поделиться ими с другими людьми, преодолеть одиночество и непонимание. Об этом говорят не только прямые его признания, но и то, что он часто обращался в своем творчестве к теме исповеди, его интерес вызывали такие люди, которые исповедуются, чтобы раскрыть свою душу. «Я спешу перед тобою / Исповедать жизнь мою, / Чтоб не умертвить с собою / Все, что в жизни я люблю» [I; 29], — говорит дева в ст. «Покаяние» (1829). «Все лучше перед кем-нибудь / Словами облегчить мне грудь» [IV; 150], — признается Мцыри.

В то же время Л. не был замкнут лишь на себе одном, его творчество не было ограничено субъективными переживаниями. Поэт стремился к объективности. Творчество было для него способом взглянуть на себя со стороны, подвергнуть себя психологическому анализу. Портретные характеристики героя служат именно этой цели: показывая лирического героя не «изнутри», через монолог-исповедь, а «извне», глазами другого, Л. объективирует его переживания, придает им зримое выражение (взгляд героя, его манера держаться, осанка, походка и т. п.). В юношеских драмах, наделяя героя автобиографическими чертами, Л. тем не менее смотрит на него со стороны, отделяет его от себя. Конфликт между Л., его бабушкой и отцом по-иному переосмысляется в драме «Menschen und Leidenschaften» (1830). Заканчивая драму самоубийством Юрия, Л. как бы проигрывает тот вариант, который он не собирался воплощать в реальной жизни. Драматическая история любви Л. к Вареньке Лопухиной находит отражение в «Княгине Лиговской» (1836). Л. был сердит на Вареньку, считал, что выходя замуж, она предает его, и потому в романе «Княгиня Лиговская» Печорин также сердит на Веру и мстит ей за предательство, намеренно расстраивая ее и доводя до слез колкими репликами. Говоря в «Сказке для детей» (1840), что от своего «демона» он «отделался стихами» [IV; 174], Л., по-видимому, указывает на еще одну цель своего творчества — объективировать собственные (не всегда благотворные) мысли и переживания и тем самым «отделываться» от них.

К проблемам психологии творчества относится и проблема выбора героя. Как объяснить тот факт, что Л. изображал в своем творчестве людей, казалось бы, далеких от него, в совершенно других обстоятельствах (в других странах или исторических эпохах)? Причина здесь не всегда в объективации собственных мыслей и чувств и желании поэта «отделаться» от них. Выбор героя объясняется также «эстетической симпатией» к нему. Термин «эстетическая симпатия» ввел Н.В. Касаткин, использовавший его, правда, применительно к героям Ф.М. Достоевского. Не разделяя убеждений своих героев, не одобряя их поведения (т. е. не имея к ним этической симпатии), писатель тем не менее может испытывать интерес именно к такому типу личности. Ему хочется исследовать подобный характер в различных жизненных ситуациях. Так, «эстетическую симпатию» Л. может вызвать суровый, мстительный, порой доходящий до фанатизма герой, подобный боярину Орше или Хаджи Абреку. Занимает его воображение и молодой человек, которого юношеский максимализм, страстность, нежелание подчиняться обстоятельствам завлекли на ложный путь преступления, одиночества, духовной гибели (Преступник в одноименной поэме, Арсений в «Боярине Орше»). Вызывает его «эстетическую симпатию» и образ Наполеона — человека, который сам построил свою судьбу, из низов поднялся до императорского трона, но, увлекшись погоней за славой, потерял все, что имел. Не забывая о Наполеоне-полководце, развязывавшем кровопролитные войны, поэт не может не сочувствовать Наполеону-изгнаннику, который в его изображении предстает человеком, разочаровавшимся в своих честолюбивых мечтах о славе.

Еще одной проблемой, связанной с психологией творчества, является собственно творческий процесс, особенности его протекания у Л. Еще Б.Т. Удодов замечал, что в основе художественного замысла у Л. лежит некий образ или идея. Этот уже сформированный в сознании поэта образ находит свое целостное воплощение в художественном произведении. Л. не создавал предварительных отдельных набросков к произведению, а, как правило, сразу стремился дать своему замыслу законченное воплощение. Если этот первоначальный вариант не удовлетворял поэта, то Л. не переделывал, а оставлял его, возвращаясь к нему в дальнейшем. Отсюда — сквозные образы, мотивы, темы, проходящие через все творчество Л., например, образ героя-мстителя, монаха, убегающего из монастыря, Демона и др. Отсюда же и многочисленные самоповторы, использование удачных строк из более ранних ст. По-видимому, такая особенность творческого процессе Л. тоже может быть объяснена с помощью «эстетической симпатии», «эстетического интереса»: Л. как бы пробует в разных ситуациях образы, идеи, вызвавшие его «эстетический интерес». Различия в их воплощении могут быть связаны с самой природой того или иного рода литературы, а также с отношением к ним автора, которое со временем могло меняться. Например, герои-мстители, вызывавшие у Л. несомненную «эстетическую симпатию» (но не обязательно этическую) — это такие разные персонажи, как Вадим Новгородский и Мстислав, сражающиеся за свободу своей страны; Клара, мстящая Арсению; Аджи, совершающий месть не по собственному желанию, а по наущению коварного муллы; Селим, мстящий Акбулату за то, что он не отдал ему Зару, и Заре — за то, что не согласилась оставить Акбулата и бежать с Селимом; Хаджи Абрек, убивающий невинную Леилу, чтобы заставить страдать Бей-Булата; купец Калашников, который не просто мстит Кирибеевичу, но и защищает традиционные ценности, грубо и бесцеремонно попранные опричником…

Психология творчества Л., следовательно, может быть исследована разными путями. И обращение к высказываниям самого Л. о поэте и поэзии, и исследование его биографии, и поиск повторяющихся тем, сюжетов и мотивов в его творчестве — все это помогает понять, как именно формировалась творческая личность Л., к чему поэт стремился в своем творчестве и как особенности его характера, его этические и эстетические взгляды нашли отражение в образах его героев.

Лит.: 1) Афанасьев В.В. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 1991. — 560с.; 2) Висковатый П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов: Биография. — М.: Захаров, 2004. — 416с.; 3) Касаткин Н.В., Касаткина В.Н. Тайна человека. Своеобразие реализма Ф.М. Достоевского. — М.: МПУ, 1994. — 479с. ; 4) Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. — М., Л.: Наука, 1964. — 266 с.; 5) Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. — Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1973. — 702с.; 6) Удодов Б.Т. Творческий процесс Лермонтова // ЛЭ. — С. 565–568.

Т.С. Милованова