«ДУМА» (1839).

Автограф неизв. Впервые напечатано в «Отеч. записках» (1839, т. I, № 2, отд. III. стр. 148–149). Цензурное разрешение 1 янв. 1839 г. Извещение о выходе «Отеч. записок» на 1839 г. (№1) с упоминанием ст. Л. было напечатано в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» 24 дек. 1838 г. и в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» 1 янв. 1839 г. В «Стихотворениях» 1840 г. датируется 1838 г.

Некоторые стихи восходят к ст. 1832 г. «Он был рожден для счастья, для надежд», отдельные стихи повторяют тему, а отчасти и образы ст. 1829 г. «Монолог» («Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете»).

1838 г. в творчестве Л. становится особенно значительным по новаторским тенденциям, обнаруживающим себя как в создании жанровых систем, так и в тяготении к глубинному философскому осмыслению жизни и возможностям его воплощения в художественном творчестве. Б.М. Эйхенбаум говорит в связи с этим об обращении Л. к прозе. Поворот к созданию прозаических произведений и отражает общую тенденцию в литературном процессе. Эта общая тенденция была блестяще охарактеризована В.Г. Белинским в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835). В творческих опытах и замыслах Л. активно устремлен к написанию прозы, создает свою «длинную цепь повестей», погружаясь в новые формы художественного мышления.

Этот же период (1830-е гг. в целом) фиксирует внимание на народном характере и на проблемах истории, что определяет развитие «народности» и историзма (см.: Пушкин, Гоголь, Загоскин, Погорельский и др., в критике — Н. Полевой, Н. Надеждин, А. Бестужев, П. Вяземский, Белинский и др.). Л. входит в этот процесс «Песней про царя Ивана Васильевича… и удалого купца Калашникова». Это требовало больших творческих усилий.

Одновременно Л. работает над редакциями поэмы «Демон», которая становится все более философски глубокой, формируя практически весь комплекс противоречий и душевных устремлений поэта. На фоне этого процесса ярко выступает особая тематическая направленность «Думы», «Кинжала» (очевидно, тоже 1838 г.) и «Поэта», ст., наполненных тоской по «гражданскому мужеству» (ср. название оды К.Ф. Рылеева).

Жанр думы известен был русскому читателю по циклу Рылеева, который традиционно ориентировался на образцы народной славянской эпики через посредство произведений польского поэта Немцевича. Трансформация жанра в балладной интерпретации, одновременно преломленной сквозь национально-русскую образную эстетику, имеет место в пушкинской «Песни о вещем Олеге». «Дума» Л. не оперирует историческими фактами и персонажами, передавая в то же время характерные черты времени, о котором идет речь, и тем самым специфически сохраняя черты фольклорно-исторического жанра. В таком варианте наименование «дума» приобретает черты медитации-размышления, раздумья, в котором автор обращается к лирическим средствам художественного изображения и художественной выразительности. Эпическая событийность традиционного жанра сохраняется в хронотопе «большого времени»: настоящее — прошлое — будущее.

Прошлое и будущее преломляются через настоящее, в котором живет коллективный персонаж-поколение, и определяются состоянием общественно-этической «недовоплощенности» (термин С. Савинкова) этого поколения, что предвещает его судьбу в будущем. «Печальный» взгляд лирического героя в начале ст. пророчески направлен к «горькой насмешке» потомков в конце, придавая смысловую композиционную завершенность думам о тяжелой судьбе лучших, в сущности, людей своего времени. «Дума» сконцентрировала в себе весь комплекс разочарований и обессиленности, присущий молодым людям, которые могли бы реализовать свои богатые способности, но вместо этого приобрели горькую опустошенность и в уме, и в сердце. Они потеряли все:

Поэтическая градация ст. передает эти духовные потери, завершаясь язвительной трагической насмешкой, которая гораздо страшнее любого обвинения:

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом [II; 114].

Эволюция Л. как поэта исторического (то есть рожденного своей эпохой и эту эпоху отразившего) представляет собой поиск реальных исторических и социальных ценностей, создающих чувство истинного патриотизма. В ст. названы все ценности, которые должны обеспечить исторически значимое бытие поколения: добро и зло, наследие отцов, наука, надежды и благородные страсти, радости юной души, поэзия и искусство, любовь, счастье и слава, — и все это увенчивает «мысль плодовитая» и «гением начатый труд». Но реальный исторический противовес истинным ценностям в жизни поколения представлен бессилием их освоения, порождающим равнодушие, вялость и малодушие, которые спустя два десятилетия Н. Добролюбов в статье об «Обломове» И.А. Гончарова назовет «нравственным рабством». Зарождение обломовского типа исторически связано с поколением, изображенным Л. — «в начале поприща мы вянем без борьбы», «мы жадно бережем в груди остаток чувства» — «бесполезный клад».

Об историческом содержании «Думы» говорит отведенное коллективному персонажу-поколению художественное время.

Смысл жизни поколения, а, следовательно, и человека, определяется его связью с отцами и сыновьями. Как современное поколение не способно увидеть своих духовных предшественников в отцах («богаты мы…ошибками отцов», «предков скучны нам роскошные забавы»), так будущие сыновья в свою очередь отвернутся от него («прах наш… потомок оскорбит…»). Глубина конфликта, существующего одновременно и как внешний, исторический (отцы и дети), и как внутренний (стремления, поиски и неспособность к их реализации), усугубляется причинами интеллектуального и психологического содержания, которые обозначены как познанье и сомненье — в философском смысле вечные категории, призванные ответить на вопрос «что есть истина». Введение такого временного измерения, как «века», еще более усиливает смысл приобретаемой поколением значимости, одновременно подразумевая и меру ответственности за свои действия (или бездействие). Л. предвидит историческую трагедию «умного», «странного», образованного человека, обязанного создать культуру исторического и общественного бытия, но лишенного сил для такого подвига. Трагическое эмоциональное звучание достигается и употреблением высокой, торжественной эмоциональной лексики («грядущее», «пир на празднике», «восторгом сладостным», «огонь кипит в крови», «прах наш», «строгостью судьи и гражданина»). При всем жанровом новаторстве «Думы» ст. включается в традицию русской гражданской лирики от Державина до Пушкина и декабристов. Особенно это касается мотивов служения гражданскому поприщу и суда потомков, хотя они введены своей «обратной стороной» — не как призыв к гражданскому действию, а как обвинение в его отсутствии.

Это дало право Белинскому назвать «Думу» сатирой, одновременно признав сатиру художественным родом литературы [2; 522]. Впервые познакомившись с «Думой» и «Кинжалом» в период своего «насильственного примирения» с действительностью, Белинский назвал эти стихи «прекраснодушными», имея в виду «наивность» высоких стремлений осознавшей себя личности и ее страдания от невозможности «борьбы». Но очевидно, эти стихи во многом послужили отказу критика от «примирения». Позже Белинский высоко оценил и художественные достоинства, и идейное содержание «Думы» Л. Наряду с «алмазною крепостию стиха, громовою силою бурного одушевления, исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти», критик отмечал, что в этом ст. люди «нового поколения» найдут разгадку «собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней <…>» [2; 522].

Форма художественного высказывания в «Думе» представляет собой рефлексию личности (лирического героя) на событие исторической жизни поколения в ее духовном содержании.

Духовная жизнь поколения есть эпически важное событие, осмысленное как поступок. Главный признак эпичности — интенсивность и хронотопическая безграничность этой жизни. В этой эпичности бытует сознание индивидуальной личности, не растворенной в коллективном «мы», но принадлежащей ему.

Именно индивидуальное сознание порождает образ переживания, создающий уже лирический эффект, который развивается как лирический сюжет ст. Строится лирический сюжет как постепенное нарастание чувства от состояния печали к негодованию и презрению и завершается сильным кадансом с идеей суда, ибо пустота души подсудна. Главный признак лиричности — интенсивность и внутренняя сосредоточенность чувства в индивидуальном человеке, способном оценить свои эмоции с позиций «судьи и гражданина», потому что он не потерял способности мыслить, рассуждать, анализировать и, главное, без страха и сомнения выражать свои мысли. Лирическое содержание ст. создается высоким эмоциональным переживанием, градациями одического стиля, использованием развернутого психологического параллелизма («так тощий плод, до времени созрелый…» и далее до конца строфы), метафоризацией и сравнениями («жизнь… как путь без цели», «наукою бесплодной», «из каждой радости… лучший сок навеки извлекли» и т.д.).

По наблюдениям Д. Максимова, в лирику Л. позднего периода входит сознание «простых» людей — «Сосед», «Соседка», «Завещание», «Валерик»; герой не сливается с ними, но их сближают общие чувства: тоска по лучшей доле, порыв к свободе, горечь от несбывшихся надежд. Лермонтовский герой стремится постичь ранее недоступные ему переживания обыкновенного «простого» человека и открывает в его жизни тот же трагизм одиночества [25; 192]. Можно сказать, что «Дума» включается в этот ряд вниманием к «другому» и создает возможность «ролевой» лирики, тяготеющей к прозаическим формам художественного мышления. Л. снимает романтическую антиномичность, противопоставление «я» и «толпы». Его лирическое «я» включено в ту самую «толпу», судьба которой одновременно и достойна презрения, и вызывает сочувствие, и является носителем исторической трагедии. Лирический герой «Думы», занимающий изначально стороннюю позицию по отношению к объекту своего наблюдения («я гляжу…»), а затем включающий себя в этот объект («богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов…»), в сущности, представляет собой один из аналогов романного персонажа Печорина, над которым Л. усиленно трудится именно в это время. В системе ст. такая нарратология (перетекание «я» в «мы») создает прецедент жанрового синтетизма, фиксирующего авторскую позицию по отношению к изображаемому одновременно извне и изнутри, создавая вместе психологическую и повествовательную структурную составляющую (как и в «Герое нашего времени»). Лирический герой (в романе его alter ego Печорин) в одно и то же время и субъект переживания, и повествователь, и объект анализа в качестве одного из многих. Естественно, что в «Герое нашего времени» мотивы «Думы» прямо включены в контекст повествования.

«Малорусськi спiванки». Сборник стихотворений М.Ю.Лермонтова, И.И.Козлова на украинском языке (перевод Вл. Александрова). 1879. НИОР РГБ

Современный Л. критик О. Сенковский назвал прозу Л. «прозой поэта». Действительно, лирические реминисценции как внутренние интертекстовые единицы в «Герое нашего времени» создают не только особый ритм его художественной прозы, но и конструктивно влияют на формирование жанра произведения. И повествование, и герои, и сама авторская позиция поэтизируются таким приемом (хотя у Л. это, очевидно, не «прием», а скорее качество творческого мышления), создавая контексты лирического переживания, глубоко способствующие созданию психологизма. Лирику Л. можно тоже считать одним из источников его прозы. Совершенно естественно появляется ожидаемая, по ассоциациям с лирикой, соответствующая поэтическая окрашенность исповеди Печорина мотивами и образами «Думы», «И скучно, и грустно». Печорин говорит Максиму Максимычу о себе с беспощадностью Л., говорящего о своем поколении в «Думе»: «Глупец я или злодей, не знаю, но то верно, что я также очень достоин сожаления…: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня…» [VI; 232]. Немного выше: удовольствия, любовь, чтение, науки, — тот же набор разочарований, что и в «Думе». И наконец: «Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой» [VI; 232] — «Любить… но кого же?.. на время — не стоит труда, / А вечно любить невозможно» [II; 138]. В исповеди княжне Мери Печорин говорит: «Лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца» («бесполезный клад») [VI; 297]; «Я ничем не жертвовал для тех, кого любил» («И ненавидим мы, и любим мы случайно, ничем не жертвуя ни злобе, ни любви») [VI; 321]. Примеры могут быть многочисленны. Иерархия ценностей главного героя в романе выстраивается в соответствии с определенными в ст. ценностными ориентирами поколения. Печорин как бы являет собой углубленное эпическое развитие ситуации лирического героя в «Думе». Недаром Б.М. Эйхенбаум указывал на то, что уже в предисловии к роману Л. «отсылает читателя к своей «Думе», делая ее комментарием к роману: ведь именно там перечислены и раскрыты все основные пороки нового поколения» [29; 168].

Написанная в 1838 г., «Дума» становится выражением всех основных устремлений Л. в тот период творчества, который, несмотря на молодость поэта, может быть назван зрелым. В.И. Коровин считает, что «Дума» создала особую жанровую традицию в русской лирике — социальной элегии, проникнутой глубоким трагизмом и одновременно обвинительными инвективами, в которой поэт осуждает свое поколение при отождествлении себя с ним» [14].

Лит.: 1) Анненков П.В., Лит. воспоминания. – М. Худож.лит, 1960. – С. 178–181; 2) Белинский В.Г. Стихотворения М. Лермонтова // В.Г. Белинский. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. – М.: АН СССР, 1955 – 1957. – Т.6. – С.522; 3) Бродский Н. Поэтическая исповедь русского интеллигента 30 – 40-х гг. // Венок М.Ю. Лермонтову. – М.;П.: Издание Т-ва «В.В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых», 1914. – С. 56–110; 4) Виноградов И.И. Философский роман Лермонтова. – М.: Сов. писатель, 1987. – 380с.; 5) Герцен А.И. Собр. соч.: В 30-ти т.– М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1954 – 1964. – Т. 7. – 467с.; 6) Гинзбург Л.Я. О лирике. – М.;Л.: Сов. Писатель, 1987.- 320с.; 7) Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. – Л.: Гос. изд. худ. лит., 1940. – 224 с.; 8) Григорьев Ап. Лермонтов и его направление // Ап. Григорьев. Собр соч. под ред. В.Ф. Саводника. – Вып. 7. – М.: Типо-литография Т-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1915. – С.22 – 36; 9) Ермоленко С.И. Лирика М.Ю. Лермонтова: жанровые процессы. – Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т., 1996. – 175с.; 10) Журавлёва А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. – М: Прогресс-Традиция, 2002. – 288 с.; 11) Кирпотин В.Я. Политические мотивы в творчестве Лермонтова. – М.: Худож.лит, 1939. – 168с.; 12) Коровин В.И. «Дума», стих. М.Ю. Лермонтов // Рус. классич. лит-ра. – М.: Художественная литература, 1969. – С. 142-155; 13) Коровин В. И. «Дума»// Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом) ; Науч.-ред. совет изд-ва «Сов. Энцикл.» – М.: Сов. Энцикл., 1981. – С. 147–149; 14) Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. – М.: Просвещение, 1973; 15) Ломинадзе С.В. Поэтический мир Лермонтова. – М.: Современник, 1985. – 292с.; 16) Маймин Е.А. Стих. М.Ю. Лермонтова «Дума» и «1 января» / Русская речь, 1969 – № 6, – С. 13–19; 17) Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. – М.;Л.: Наука, 1964. – 266с.; 18) М.Ю. Лермонтов: pro et contra. – СПб: РХГИ, 2002 – 1074 с.; 19) Найдич Э. Ответы на вопросы читателей [О стих. Л. «Дума»] / Литература в школе, 1973. – № 1, – С. 72–73; 20) Пейсахович М.А. Строфика Лермонтова // Творчество М.Ю. Лермонтова. 1814–1964: Сб. статей / Отв. ред. У.Р. Фохт – М.: Наука, 1964, С. 417–491; 21) Роднянская И.Б. Герой лирики Лермонтова и литературная позиция поэта // Изв. ОЛЯ. – Т. 39, № 2. – М.: АН СССР, 1980. – С.103 – 115.; 22) Розанов И.Н. Отзвуки Лермонтова // Венок М.Ю. Лермонтову. – М.;П.: Издание Т-ва «В.В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых», 1914, – С. 237–289. 23) Савинков С.В. «Жажда бытия»: тема воплощения в творчестве М.Ю. Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Проблемы изучения и преподавания: межвузовский сборник научных трудов. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996, С. 81–88; 24) Соколов А.Н. Художественный образ в лирике Лермонтова. – Творчество М.Ю. Лермонтова. 1814–1964: Сб. статей / Отв. ред. У.Р. Фохт – М.: Наука, 1964, – С. 172; 25) Фёдоров А.В. Лермонтов и литература его времени. – Л.: Наука, 1967. – 363с.; 26). Фохт У.Р. Лермонтов. Логика творчества. – М.: Наука, 1975. – 189 с.; 26) Эйхенбаум Б.М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. – Л.: Гос. изд., 1924. – 168с.; 27) Эйхенбаум Б.М. О прозе. О поэзии. – Л.: Худож. лит., 1986. – 215с.

Л.К. Черная