«МОНОЛОГ» («ПОВЕРЬ, НИЧТОЖЕСТВО ЕСТЬ БЛАГО В ЗДЕШНЕМ СВЕТЕ…») (1829).

Автограф хранится в ИРЛИ, тетр. III. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1859, т. 125, № 7, отд. I, с. 28.

Ст. считается одним из наиболее ранних образцов философской лирики Л. Сама жанровая форма монолога, заявленная в заглавии, позволяет, с одной стороны, связать его с традицией медитативно-философской лирики 1830-х гг., т.н. «поэзии мысли», с другой же, — показывает самостоятельность юного поэта. По словам А.И.Журавлевой, «его монолог отличается от этого жанра философских романтиков отчетливо выраженным личностным характером. Лермонтов стремится не изложить мысль… а передать размышление, то есть передать мысль в становлении, развитии, с явственным отпечатком породившего ее сознания» [3].

Начало ст. — обращение к некоему адресату, другу и единомышленнику, что, как и неоднократное повторение местоимения «мы», «наш», «наша» («…мы их употребить не можем…»; «Мы, дети севера…»; «так пасмурна жизнь наша…», «средь бурь пустых томится юность наша..»; «И нам горька остылой жизни чаша»; [I; 65] делает лирическое размышление Л. выражением голоса целого поколения (ср. ст. «Дума»).

Поэтическая форма помогает передать свободное развитие мысли — размеренное звучание разностопного нерифмованного ямба сменяется в финальных четырех стихах пятистопным ямбом с перекрестной рифмой; структура стиха определяется не заданной схемой, но некоей спонтанной реакцией, внутренней логикой поэтической мысли. На уровне слов-сигналов поэтической мысли в ст. взаимодействует два значимых ассоциативных ряда. С одной стороны, напоминающие об образном строе гражданственной лирики словесные формулы представляют своеобразную общественно-философскую «мотивировку» разочарования («ничтожество есть благо в здешнем свете…»; «и душно кажется на родине…» — ср. «Жалоба турка»). С другой стороны, постоянно звучат слова-сигналы, связанные с традицией «элегической школы», а значит, и с личностным, собственно психологическим обоснованием того раннего разочарования, ощущения безвременно настигшей старости души.

В ст. присутствует реминисценция из послания А.С.Пушкина «Кривцову» («Пусть остылой жизни чашу / Тянет медленно другой; / Мы ж утратим юность нашу /Вместе с жизнью дорогой», [5; 50]), однако контекст, в котором эта строка предстает у Л., противоположен пушкинскому. Если в пушкинском послании в основе лирической ситуации был отказ от тягостного существования во имя радости, наслаждения и упоения жизнью, которое не может быть разрушено даже смертью («Смертный миг наш будет светел, / И подруги шалунов / Соберут наш легкий пепел / В урны праздные пиров»; [5; 50]), то лермонтовский монолог, словно иллюстрируя ставший привычным тезис о поэте как выразителе поколения, «опоздавшего родиться», рисует как раз это тягостное существование — в котором нет ни упоения жизнью, ни возможности умереть. Духота, тяжесть, тоска, ощущение горечи от окружающей пустоты, из которой не вырваться, — сигналы того душевного состояния, в котором существует лермонтовский человек, и юношеское ст. «Монолог» становится едва ли не первым развернутым анализом этого комплекса переживаний.

Некоторые мотивы ст. позднее отозвались в других произведениях Л.: в вариантах посвящения первой редакции поэмы «Демон» (см.: «Посвящение» («Прими, прими мой грустный труд…») ; «Посвящение» («Тебе я некогда вверял…», 1830).

Лит.: 1) Динесман Т.Г. «Монолог» // ЛЭ. — С. 284–285; 2) Дурылин С. На путях к реализму // Жизнь и творчество Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 234–235; 3) Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. — М: Прогресс-Традиция, 2002. — С. 13; 4) Нейман Б.В. Пушкин и Лермонтов. Из наблюдений над стилем // Пушкин. Сборник статей. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 327, 342; 5) Пушкин А.С. Полн. собр. соч: В 16 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. — Т. 2, кн.1. Стихотворения, 1817–1825. — С.50. 6). Федоров А.В. Лермонтов и литература его времени. — Л.: Худ. лит. Ленингр. отделение, 1967. — С. 63–64; 7) Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. — М.: Просвещение, 1973. — С. 28.

Т.А. Алпатова