«НОЧЬ. I» (1830).

Автограф — ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI). лл. 3 об.–5. Впервые опубликовано в Соч. под ред. Висковатова (т. 1, 1889, с. 361–362).

Произведения Л. «Ночь. I», «Ночь. II», «Ночь. III» (1830), объединенные проблематикой и поэтикой, образуют цикл. Поэтика названий и проблематика произведений Л. генетически связаны с поэмой Э. Юнга «Плач, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745), которая снискала особую популярность в масонской среде, в т.ч. и в России [1; 262]. Поэма Юнга соединила в себе дидактическую, религиозную и философскую направленность. Земная жизнь человека в поэме Юнга последовательно соотносится с «тяжким бременем», с «мрачной темницей», в то время как ночь — с мистическим светом, «днем вечным». Популяризатором творчества Юнга в России стал А.М. Кутузов — автор прозаического перевода поэмы, изданного отдельной книгой в 1785 г. Аллюзии и реминисценции с поэмой Юнга мы находим в произведениях как русских поэтов XVIII в. (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, М.М. Херасков, М.Н. Муравьев), так и в творчестве русских поэтов XIX в. (В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, Л., С.П. Шевырев, А.С. Хомяков).

В современной науке цикл Л. рассматривается в контексте православной духовной традиции [2; 36–54]. Цикл Л. характеризуется исповедальностью, метафизической направленностью и трагизмом. Предвосхищение физической смерти, загробного мироощущения бессмертной души и воскресения составляет содержательную особенность «ночного» цикла Л.

Пятистопный безрифменный ямб, поэтический синтаксис «Ночи. I» Л. перекликаются с образной организацией ст. Д.Г. Байрона «Сон» («The Dream») и «Тьма» («Darkness»). Физическая смерть в драматическом ст. Л. «Ночь. I» представлена как преодоление душой оков телесного мира. Однако душа переживает чувство потерянности, а не блаженства, которое поэтизировалось многими романтиками, в частности, Новалисом в «Гимнах к ночи». Инобытийная сфера в произведении Л. лишена звездного света, символического знака рая. Хотя она онтологически отличается от земного мира, ее можно назвать пороговой. «Я» лирического героя представлено неизмеримо шире души: душа продолжает воспринимать происходящее в системе земных представлений, но более обостренно. Бессмертная душа осознает греховность своей земной жизни.

Кульминационный момент сна — встреча души с карающим «светозарным» ангелом. Данный мотив созвучен православным представлениям о частном суде над душой после физической смерти и мытарствах в ожидании воскресения и эсхатологического приговора. Лирический вектор направлен от бескрайней небесной области через сферу земного бытия в границы «узкого гроба», метафорически соотнесенного с ветхозаветным адом, темницей («огонь отчаянья», «воспоминание в меня впилось», «червяк»). Страстность, сохранение земной чувственности создают ад в мироощущении бессмертной души. Потеря телесной оболочки воспринимается бессмертной душой как смерть неотъемлемой части ее микрокосмоса.

Душа, находясь во гробе, переживает состояния, глубоко созвучные вопрошаниям ветхозаветного Иова [3; 141]. Зреющая хула в «Ночи. I» становится обостренной формой богообщения, оформления метафизической вертикали, что созвучно псалмам. Обостренная жажда спасения разрешается в пробуждении-воскресении, обретении целостной формы бытия.

Лит.: 1) Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. — М.: Аспект Пресс, 1999. — 453 с.; 2) Милевская Н.И. Мотив «сна» — «смерти» в раннем творчестве М.Ю. Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Проблемы изучения и преподавания: Межвуз. сб. науч. тр. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996. — С. 36–54; 3) Уразаева Т.Т. Лермонтов: история души человеческой. — Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1995. — 318с.

Г.В. Косяков