«ОТЧЕГО» («МНЕ ГРУСТНО, ПОТОМУ ЧТО Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ…») (1840).

Автограф неизв. Впервые опубликовано: «Отеч. зап.», 1840, т. 10, № 6, отд. III, с. 280.

Форма лирического монолога в ст. внутренне диалогизирована и выстраивается как своеобразный «ответ», причем указанием на так и не звучащий в тексте «вопрос» становится необычное заглавие, представленное наречием. Избрав такое заглавие, в котором тематизируется, казалось бы, отвлеченное понятие, не смысловая, но скорее грамматическая единица, Л., с одной стороны, следует традиции романтиков, для которых нередко самые неожиданные слова, на первый взгляд «бессмысленные» сами по себе, могли становиться емкими поэтическими символами (ср. «святое прежде», «очарованное Там» В.А. Жуковского и др.), с другой же — создает эффект особой текучести, неоднозначности и непредсказуемости поэтического смысла. «Отчего» — это одновременно и ответ, и вопрошание, и попытка определить странное душевное состояние, которым живет лирический герой, и знак невозможности до конца понять загадки любви и судьбы.

Возможности художественной формы бесконечно расширяются здесь прежде всего благодаря изящной поэтической композиции ст. В ее основе — сложная система повторов: от буквальных — в первом и последнем стихе («Мне грустно, потому» — «Мне грустно… потому»; [II; 158]), а также основанных на со-/противопоставлении («Мне грустно… потому что весело тебе»), до фонетических, заданных сложной звуковой «партитурой», движущейся от созвучия «влажных» «-ю» («люблю», «знаю», «цветущую», «твою») к сочетаниям гласных с сонорными («сладкой», «слезами», «заплатишь» и др.), а также более сложным сочетаниям согласных («слезами», «тоской», «грустно» и др.). Внутренней соразмерности и своеобразной «устойчивости» лирического настроения способствует и особый метр ст.: шестистопный ямб, ассоциативно связанный в поэтической традиции миниатюры первой трети XIX в. с художественным опытом античности, а также медитативно-элегической поэзии.

Вместе с тем развертывание лирической ситуации ст. представляется неоднозначным. Своеобразным залогом этого становится обусловленная строением образного ряда двойственность: с одной стороны, нарочито безыскусственная простота первого и последнего стиха, практически лишенных любой иносказательности; с другой же — эмоционально и образно насыщенная «срединная» часть ст., где читатель сталкивается с многочисленными устойчивыми словами-сигналами, способствующими даже некоторому мелодраматизму предполагаемого лирического сюжета, развертывающегося в воображении / в будущем («цветущая молодость», «коварное гоненье», «светлый день», «сладкое мгновенье», «слезами и тоской заплатишь ты…»). Т.о., вектор развития лирического сюжета «от счастья к несчастью», ощущение парадоксального сочетания светлых, радостных жизненных впечатлений и горестного предчувствия усложняется, и собственно безысходность как некое онтологическое понятие (повторы и композиционная «закольцованность» ст. могут быть ее сигналами) окрашивается и иным переживанием — «грусти» как особого психологического и мировоззренческого состояния лермонтовского человека.

Наиболее развернутый анализ лермонтовского лейтмотива «грусть» представил в одноименной статье В.О. Ключевский, тонко почувствовавший, что это не только особое психологическое настроение в отдельных ст. Л., но и некое состояние души, становящееся своеобразным итогом внутреннего развития личности. «Итоговый» смысл грусти придает ей особую этическую, а в конечном итоге и мировоззренческую ценность, суть которой — в обретении духовной силы преодолеть душевную сумятицу, уравновесить и наконец выстроить «внутренний космос» души. Грусть — это «скорбь, смягченная состраданием … и согретая любовью»; «грусть лишена счастья, не ждет, даже не ищет его и не жалуется», в ней всегда есть «что-то примиряющее и утешающее» [4]. Своеобразная «метафизика» грусти как обретения, как желанного покоя на пути душевных испытаний и долголетних мук оказывается в том, что она есть приятие жизни такой, какова она раскрывается человеку в несовершенных формах земного бытия; «источник грусти — не торжество нелепой действительности над разумом и не протест последнего против первой, а торжество печального сердца над своей печалью, примиряющее с грустною действительностью» [4]. Так, казавшееся безысходным на деле становится выходом — в обретении новой душевной энергии, живого ощущения длящегося настоящего, пусть пока, в рамках земного бытия, окрашенного в меланхолически-печальные тона. Своеобразной реализацией этого восприятия жизни становится в ст. характерный для метафизических размышлений Л. мотив преодоления временной разделенности. Так, настоящее «сливается» в сознании поэта с предощущаемым будущим, и вместе они словно «застывают» в едином круге повторов: «Мне грустно… потому…».

Лит.: 1) Эйхенбаум Б.М. Комментарии // Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: в 5-ти т. — М.;Л.: «Academia», 1936. — Т. 2. — С. 218; 2) Динесман Т.Г. Отчего // ЛЭ. — С. 360; 3) Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 9-ти т. — М.: Худ. лит., 1954. Т. 4. — С. 532; 4) Ключевский В.О. Грусть // Ключевский В.О. Литературные портреты. — М.: Современник, 1991. — С. 141, 142; 5) Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. — М.-Л.: Наука, 1964. — С. 100–102; 6) Назарова Л.Н. М.А. Щербатова и стихотворения Лермонтова, ей посвященные // Лермонтовский сборник. — Л.: Наука, 1985. — С. 278–284; 7) Шувалов С.В. Мастерство Лермонтова // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 269; 8) Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки. Л.: Гос. изд., 1924. — С. 116; 9) Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. — М. Л.: АН СССР, 1961. — С. 317.

Т.А. Алпатова