«ПРЕДСКАЗАНИЕ» (1830).

Автограф — ИРЛИ, оп. 1, № 6 (тетрадь VI), л. 31 об. Заглавие в автографе значится в скобках. Рядом с заглавием — приписка Л. в скобках: «Это мечта» [324]. Впервые «Предсказание» было опубликовано без последних двух стихов и с некоторыми изменениями в Берлинском издании «Стихотворения М.Ю. Лермонтова, не вошедшие в последнее издание его сочинений» (Берлин, 1862, стр. 19).

В этом ст. проявилась удивительная лермонтовская «способность, жить с которой на земле, в человеческом обществе, крайне обременительно, — пишет иеромонах Нестор, — способность пророческого предвидения будущего, обрекавшая поэта на духовную изоляцию в кругу своих современников. <…> Молодой поэт предвещает России падение самодержавия и последующее за этим страшное, гибельное разрушение, которое она и претерпела в годы революции. Эти удивительные по своей пророческой точности строки были написаны юным Лермонтовым в эпоху Николая I, когда никто и помыслить не мог о тех грядущих бедствиях российской жизни, которые на рубеже XIX и XX веков достигнут в России невиданного масштаба и размаха» [7; 14].

Появление «Предсказания» — ст.-пророчества — связано с целым рядом социально-политических, общественных и личных, коснувшихся непосредственно семьи Арсеньевых-Лермонтовых причин. В мае — июне 1830 г. в Севастополе разгорелся чумной бунт [5; 79]. Вождями восстания были матросы унтер-офицерского звания, основная масса восставших — жители Корабельной и Артиллерийской слободок, а также слободки с говорящим названием «Хребет беззакония». С.Н. Сергеев-Ценский в романе «Севастопольская страда» писал: «Незадолго перед восстанием один матрос с Артиллерийской слободки не захотел, чтобы отправляли в карантин его жену и дочь, которых карантинный чиновник с лекарем Верболозовым при обходе дворов признали чумными, хотя они были больны, судя по описанию признаков их болезни, обыкновенным рожистым воспалением, от чего скоро и выздоровели. Против матроса этого, конечно, не замедлили употребить силу. Он же начал отстреливаться. Когда он выпустил все свои патроны, его схватили, и за вооруженное сопротивление генерал-губернатор Севастополя Столыпин приказал расстрелять его без следствия и суда у ворот его дома» [16; 182]. 3 июня 1830 г. севастопольский военный губернатор, герой Отечественной войны 1812 года, кавалер ордена Св. Георгия 3-й степени, родной брат бабушки Л. Е.А. Арсеньевой, Николай Алексеевич Столыпин был убит, растерзан восставшей толпой.

В августе 1830 г. Л. пишет ст. «Чума» и «Чума в Саратове», думается, связанные не только с впечатлениями от севастопольских событий, но и «с появлением холеры в юго-восточной России — главным образом, в Астрахани, Царицыне и Саратове» [11; 456]. Л. и Е.А. Арсеньева во время холерной эпидемии находились в Москве, также охваченной болезнью. П.Ф. Вистенгоф, товарищ Л. по университету, мемуарист, вспоминал: «Паника была всеобщая, массы жертв гибли мгновенно. Зараза приняла чудовищные размеры. Университет, все учебные заведения, присутственные места были закрыты, публичные увеселения запрещены, торговля остановилась. Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин. Кто мог и успел, бежал из города. Оставшиеся жители заперлись в своих домах. Никто без крайней необходимости не выходил на улицу, избегая сообщения между собой. Это могильное, удручающее безмолвие московских улиц по временам нарушалось тяжелым, глухим стуком колес больших четырехместных карет, тянувшихся по направлению к одному из временно устроенных холерных лазаретов. Внутри карет или мучился умирающий, или уже лежал обезображенный труп….» [3; 330]. Вероятно, поэтому тема смерти так настойчиво звучит у Л. в одноименных ст. «Смерть» («Горит закат огнистой полосою»), «Смерть» («Оборвана цепь жизни молодой»), «Смерть» («Ласкаемый цветущими мечтами»), написанных в этот период, в «Предсказании» и многих других:

…Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать… [I; 136]

Только в конце 1830-начале 1831 г. холера в Москве пошла на убыль, а опасность заражения сохранялась вплоть до марта 1831 г.

Эпидемии повлекли за собой крестьянские волнения в России и совпали с революционными потрясениями в Европе. В июле 1830 г. произошла революция во Франции (первое сообщение о ней — в «Московских ведомостях» 19 августа 1830 г. [5; 81]), в ноябре — восстание в Польше, обострившие внимание Л. к западноевропейским и российским общественно-политическим проблемам. И русские придворные круги, и дворянская и разночинная молодежь следили за развитием событий. «Тогда еще трудно было предвидеть, — отмечает В.А. Мануйлов, оценивая европейскую историческую ситуацию и реакцию на нее русского общества, — что все это приведет лишь к воцарению короля-банкира Луи Филиппа, к буржуазной монархии. Едва ли не первым Л. откликнулся на события июльской революции в ст. «30 июля — (Париж). 1830 года». <…> …основываясь на газетных сообщениях, он рисовал довольно верную картину восстания:

И загорелся страшный бой,

И знамя вольности как дух

Идет пред гордою толпой.

И слух один наполнил слух;

И брызнула в Париже кровь…» [14; 60]

Как бы ни был близок шестнадцатилетнему Л. романтический идеал свободы, он верно оценил, какими могут быть последствия уничтожения монархии и какой может быть «перспектива порочного властителя в свете вечности» [9; 179]:

Когда откроются гроба

И прах свой прежний вид возьмет;

Когда появятся весы

И их подымет Судия…

Не встанут у тебя власы?

Не задрожит рука твоя? [I; 153]

Л.М. Аринштейн справедливо полагал, что в «Предсказании» «Лермонтов явно проецирует на Россию опыт Французской революции, <…> которая в соответствии с господствующими представлениями той поры (воспринятыми, очевидно, через политические стихи А.С. Пушкина — «Вольность», «Андрей Шенье») рисовалась Л. по схеме: низвержение законной власти — анархия и кровавый террор — узурпация власти военным диктатором (Наполеоном)» [1;444]. Поэт считал монархию оплотом законности, и низвержение ее, несущее с собой, по мысли Л., анархию и террор, голод и эпидемии болезней, вражду и смерть представлялось поэту огромным несчастьем:

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь… [I; 136]

У восставших масс достаточно стихийных сил, чтоб свергнуть самодержавие, но их мало, чтоб организовать разумное, справедливое народовластье. Диктатура сильной личности (какой во Франции стал Наполеон), не знающей жалости станет трагедией для России:

…И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь — и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож:

И горе для тебя! — твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон… [I; 136]

«Размышляя о близкой, как ему казалось, революции в России, Лермонтов создавал в своем воображении образ народного вождя, в котором сочетались черты, напоминающие и Пугачева, и Наполеона», — отмечал В.А. Мануйлов [14; 60]. «Мощный человек», изображенный Л., — загадка для читателя, но «булатный нож» в его руке — явное свидетельство того, что он явится карать, а не миловать. Пронзительная интонация звучит в обращенном к читателю-собеседнику восклицании лирического героя: «И горе для тебя!» — в прямом авторском предупреждении: каждый может пострадать от голода и мора, потерять близких, стать жертвой «мистического предвозвестника всемирного конца» [15; 891].

Характеристика революционного диктатора в «Предсказании» совпадает с тщательно разрабатываемым Л. в лирике, прозе и драматургии 30-х годов образом демонической личности. О.П. Иваненко, размышляя о демонизме мстителя Вадима (роман «Вадим», 1832–34?), отмечает, что ст. «Предсказание», свидетельствующее об остроте исторического ощущения художника, можно считать «первоначальным лирическим вариантом» лермонтовского романа. «В этом стихотворении впервые намечена тема восставшего народа и дан один из первых эскизов образа руководителя восстания, «мощного человека», русского Наполеона, — отмечает исследовательница. — «Предсказание» — лирическое выражение ожидания восстания, которое кажется поэту неотвратимым, грандиозным и страшным…» [6; 65]. Зло и ненависть, составляющие суть демонической стихии, месть и бунт окрашены в «Вадиме» в черный цвет, и метафора в начале романа звучит символично: «Несколько нищих и увечных ожидали милости богомольцев; он спорили, бранились <…> это были люди, отвергнутые природой и обществом<…> их одежды были изображения их душ: черные, изорванные» [VI; 7]. Символика черного цвета в «Вадиме» — из «Предсказания», ведь в нем для выражения своего предвидения Л. использует те же лексемы со значением цвета — «черный», «чернь».

И в «Предсказании», и в «Вадиме» кроваво-черными красками Л. рисует апофеоз разрушенья, хаос и страдания — таковы мятежи в России. Кровавое зарево в 11 строке «Предсказания» репрезентируется в заключении XV главы «Вадима»: «Ужасна была эта ночь — толпа шумела почти до рассвета, и кровавые потешные огни встретили первый луч восходящего светила…» [VI; 64]. Апокалиптические ассоциации, возникающие при чтении лермонтовского «Предсказания» и «Вадима», восходят к Откровению Иоанна Богослова, в котором читаем: «…Сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела <…> как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла <…> и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод, Имя сей звезде “полынь “; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки. <…> И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!» [2; 281].

Размышляя о ст. «Предсказание», философ и публицист Г.А. Мейер сформулировал вопрос, который, думается, задавали себе все исследователи этого лермонтовского произведения: «Остается непостижимым, как могли быть доступны такие видения внутреннему зрению существа, едва вышедшего из отроческого возраста…» [15; 890]. И ответил на него: «…Лермонтов, более чем кто-то другой из наших поэтов, был носителем сокровеннейших русских чувствований, чаяний, воли и своеволия. Погруженный в самонаблюдение, поэт лишь однажды оторвался от страшной сосредоточенности на собственной участи и обратился к судьбам России. Тогда-то и обнаружилось, что он, в духовном согласии с народными недрами, живет и дышит предчувствием всемирного конца. Смутно уловил Лермонтов, через пророческое угадывание грядущих судеб России, дыхание последних апокалиптических свершений…» [15; 890–891]. Выводы Г.А. Мейера определили вектор раздумий о «Предсказании» многих современных исследователей. Пожалуй, наиболее точными и проницательными являются суждения иеромонаха Нестора: «Нет сомнения в том, что размышления поэта о грядущих судьбах России, предшествовавшие этому откровению, были вызваны фактами внутри- и внешнеполитической жизни тех лет. Восстание в Польше, революция во Франции, холерные бунты на юге России — этот ряд событий будоражил воображение, стимулировал работу мысли не у одного Л. Но почему-то только шестнадцатилетний поэт услышал в них грозное дыхание будущей революции, услышал ее апокалиптическую поступь и предугадал с пророческой точностью дальнейший ход развития русской истории. Из одного только этого небольшого биографического факта можно заключить, что он был человеком какого-то уникального внутреннего устроения и что в оценке его личности и судьбы слишком неразумно употреблять привычные человеческие мерки» [7; 15].

Лит.: 1) Аринштейн Л.М. «Предсказание» // ЛЭ. — С.444; 2) Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Канонические. — Минск, 1992. Откровение Св. Иоанна Богослова. Гл. 8. С. 281; 3) Вистенгоф П.Ф. Из моих воспоминаний // Исторический вестник. 1884. кн.V. С. 329–336; 4) Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х томах. — М.: Русский язык Медиа, 2003; 5) Значение лексемы «мечта» в словарной статье современного М.Ю. Лермонтову словаря таково: «Мечта вообще всякая картина воображения и игра мысли; пустая несбыточная выдумка, призрак, видение, мара»; «Мечтать что, или о чем, играть воображением, предаваться игре мыслей, воображать, думать, представлять себе то, чего нет в настоящем; задумываться приятно, думать о несбыточном»; 6) Захаров В.А. Летопись жизни и творчества М.Ю. Лермонтова. — М.: «Русская панорама», 2003. — С. 75–87; 7) Иваненко О.П. Лиризм прозы М.Ю. Лермонтова. Дисс… на соиск. уч. ст. канд. филол. наук. — М., 1988; 8) Иеромонах Нестор. Пророческий смысл творчества М.Ю. Лермонтова. — СПб.: «Дмитрий Буланин». 2006. — 209с.; 9) Ильин И.А. Одинокий художник: Ст. Речи. Лекции. — М.: Искусство, 1993. — С.206–207; 10) Киселева И.А. «Есть сила благодатная…»// М.Ю. Лермонтов и православие. Сборник статей о творчестве М.Ю. Лермонтова. М.:ЗАО Издательский дом «К единству!», 2010. — С. 153–183; 11) Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М.: Просвещение, 1973. — С. 32–35; 12) Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: В 10-т. Т.1.Стихотворения 1828–1831. — М.: Воскресенье, 2000. — С. 455–456; 13) Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. — М.: «Просвещение», 1988. — С. 218–220; 14) Любович Н. Отклики Лермонтова на литературные события 1820–1830 годов. «10 июля (1830)» // ЛН. Т. 58. М., 1952. — С. 378–386; 15) Мануйлов В.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Биография писателя. — Л.: «Просвещение», Ленинградское отделение, 1976. — С. 59–63; 16) Мейер Г.А. Фаталист //М.Ю. Лермонтов: pro et contra. Личность и творчество Михаила Лермонтова в оценке русских мыслителей и исследователей. — СПб, 2002. С. 884–900; 17) Сергеев-Ценский С.Н. Собр. соч.: В 12-ти т. — М.: Правда, 1967; 18) Струве П.Б. Из «Заметок писателя»: «Предсказание» М.Ю. Лермонтова, которое должен знать всякий русский человек// Фаталист. — М.: Рус. мир, 1999. — С. 18–19.

Г.Б. Буянова