«ВИДЕНИЕ» («Я ВИДЕЛ ЮНОШУ — ОН БЫЛ ВЕРХОМ…») (1831)

Автограф хранится в ИРЛИ, тетр. XI. Впервые опубликовано: Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. / Ред. текста, коммент. и предисл. Б. М. Эйхенбаума; подгот. текстов Б. М. Эйхенбаума и К. И. Халабаева. — М.; Л, 1935. Т. 1. — С. 200–202 (как отд. произв.) ; до этого включалось в текст драмы «Странный человек».

Ст. Л. было вольным переложением ст. «Сон» («The Dream», 1816) Дж. Байрона. Из автобиографических заметок поэта известно, что на него большое впечатление произвела книга Т.Мура, о чем свидетельствует общий эмоциональный тон, сходство отдельных сюжетных и композиционных элементов. Незадолго до написания «Видения» Л. намеревался перевести «Сон». Сильное впечатление произвела на него книга Т. Мура «Жизнь и письма лорда Байрона» (1830). Созвучные настроения нашел Л. и в ст. «Сон», о котором Мур писал, что оно стоило автору «…много слез во время писания, будучи действительно самой мрачной и самой живописной историей странствующей жизни, которая когда-либо выходила из-под пера и из сердца человеческого» [7].

Форма видения (сна) была одним из новых неканонических жанров, порожденных романтизмом (ср. ст. Л. «Сон»).

Хотя черты этого жанра были довольно подвижными, кроме характерного заголовка, проясняющего лирическую ситуацию, одним из его признаков оказывается необычный хронотоп; ощущение времени и пространства подчинено необычной «логике», зависящей от эмоциональных переживаний лирического «Я», и потому «координаты» представленной ситуации могут причудливо смещаться. Изображение героев также подчиняется общему эмоциональному тону, и оттого они кажутся таинственными, сущность их взаимоотношений лишь угадывается, не проясняясь до конца.

Эти жанровые особенности лермонтовского ст. проявились прежде всего в его композиции (причудливое сочетание трех смысловых частей: изображение бешеной скачки юноши — его приход в дом, где когда-то ждала любовь, — и наконец, ситуация последнего объяснения перед разлукой). Эти переходы маркируются замечаниями («И вот уж он на берегу другом…»; «Мой сон переменился невзначай…»; [I; 204–205]). Само подчеркнуто эмоциональное изображение «юноши» — своеобразного «ролевого» лирического «Я», также мотивировано логикой сновидческого «остранения» образа, в котором угадываются автобиографические черты, но это — своего рода «двойник» автора, видимый им со стороны и потому таинственный («…жарко/ Пылали смуглые его ланиты, / И черный взор искал чего-то все / В туманном отдаленьи — темно, смутно / Являлося минувшее ему — / Призрак остерегающий, который / Пугает сердце страшным предсказаньем. / Но верил он — одной своей любви…»; [I; 203]).

Не менее сложна временная структура ст., строящаяся на причудливом сочетании глаголов настоящего и прошедшего времени, функционально связанном с ощущением нарушения привычных логических причинно-следственных связей, их смещением благодаря особой логике сна («Я видел юношу…»; «Он мчится…»; «Плывет могучий конь…»; «Он проникает в длинный коридор, / Трепещет…» и т.д.). Исследователи связывают содержание ст. с историей сложных взаимоотношений Л. с Н.Ф. Ивановой. По-видимому, по этой причине поэт включил его в драму «Странный человек» (эпиграф к ней взят из «Сна» Байрона), также отразившую историю его разрыва с Ивановой.

Лит.: 1) Андреев-Кривич С.А. Всеведенье поэта. — М.: Советский писатель, 1973. — С. 98–100; 2) Власов И. М.Ю. Лермонтов на берегах Клязьмы // «Пламя», 1937. — № 4. — С. 14–15; 3) Дурылин С. На путях к реализму // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова. Сб. 1. — М.: ОГИЗ, 1941. — С. 167–168; 4) Иванова Т. А. М.Ю. Лермонтов в Подмосковье. — М.: Советский писатель, 1962. — С. 63; 5) Махлевич Я. Новое о Лермонтове в Москве // Русская литература, 1977. — № 1. — С. 111; 6) Миллер О.В. Видение // ЛЭ. — С. 86; 7) Федоров А.В. Лермонтов и литература его времени. — Л.: Худ. лит., 1967. — С. 326–327; 8) «The life, letters and journals of Lord Byron» by Th. Moore, — L., 1860, — p. 321, цит. по: ЛЭ. — С. 85

Т.А. Алпатова