«ПЕСНЯ ПРО ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, МОЛОДОГО ОПРИЧНИКА И УДАЛОГО КУПЦА КАЛАШНИКОВА». (1837)

Автограф неизвестен. По свидетельствам современников, текст поэмы Л. сложил к 1837 году. Замысел возник несколько раньше [IV; 738]. Написана на Кавказе, была первым произведением, присланным Л. с Кавказа. Впервые поэма опубликована в 1838 г. в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» от 30 апреля, в №18. Подписана «–въ», в оглавлении: «М.Ю. Лермонтов». Получила цензурное разрешение благодаря поддержке В.А. Жуковского и гр. С.С. Уварова. В 1840 г. вышла в «Стихотворениях М. Лермонтова».

«Песня…» — одна из трех поэм зрелого периода творчества Л., которую автор отдал в печать. Всего Л. написано 30 поэм, шесть из них — в период с 1837 по 1841 гг. («Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашниква», «Тамбовская казначейша», «Беглец», «Мцыри», «Демон», «Сказка для детей»). «Песня…» пишется в год создания «Бородино», а затем последует философское — «Дума». В центре внимания Л. эпоха Царя Иоанна IV Васильевича Грозного. К этой теме Л. приходит посредством раннего поэтического опыта — поэмы «Литвинка» (1823–1833), написанной в духе народных песен. В ней речь идет о дочери боярина, полюбившего простолюдина, рождение которого окутано тайной, и о возмездии, которое коснулось всех участников житейской коллизии. Спустя три года Л. создает поэму «Боярин Орша», отчасти раскрывающую противостояние Литвы и Руси эпохи Царя Иоанна Грозного.

«Песня…» Л. восходит к народному поэтическому творчеству, к народной исторической песне. Фольклорная основа «Песни…» широко представлена в трудах М.К. Азадовского, В.Э. Вацуро, Н.Г. Горлановой, Л.А. Ходанен, М.П. Штокмара, Р.М. Волкова, В. Чеботаревой, С.К. Шамбинаго, В.И. Коровина и др. Исследователи обнаруживают интерес Л. к фольклору уже в раннем творчестве и указывают на возможные источники поэмы: это варианты песни о Мастрюке Темрюковиче (Кирши Данилова), записанные П.В. Киреевским, в которых встречаются имена — дети Кулашниковы, братья Калашнички, Калашниковы. Исследователи полагают, что с 1830-х годов Л. включился в споры о народно-поэтическом творчестве, чему способствовал друг Л. — этнограф и фольклорист С.А. Раевский, который в 1832 г. познакомил Л. с А.А. Краевским, издателем «Литературных прибавлений», а в 1837 г. распространял ст. Л. «Сметь поэта», переписывался с Л., будучи в ссылке и знал творческие замыслы Л. В одном из писем Л. назвал С.А. Раевского «экономо-политическим мечтателем». Л. пишет текст «Песни…» в период активного общения с С.А. Раевским и А.А. Краевским, близкими к формирующемуся в ту пору славянофильскому направлению. В первой ссылке на Кавказ Л. познакомился с песнями гребенских казаков, увлекался кавказским фольклором и подверг литературной обработке «турецкую сказку» «Ашик-Кериб». В.И. Коровин предполагает (на основании дневниковых записей цензора А.В. Никитенко), что поводом к написанию «Песни…» также послужила история, произошедшая в Петербурге в 1836 г.: некий чиновник Павлов, мстя за свою оскорбленную сестру, «убил или почти убил» действительного статского советника Апрелева, когда последний после венчания в церкви с другой дамой возвращался домой: «Т.о., сюжет “Песни…” Лермонтов нашел в современности, увидев в Павлове, вступившемся за честь семьи, черты героической личности. Однако поэтобработал сюжет в народно-эпическом духе, перенеся события в русское Средневековье. С этой целью Лермонтов воспользовался широким фольклорным материалом, в частности историческими песнями об Иване Грозном, не прибегая к какомулибо одному конкретному источнику» [14; 73].

«Песня…» создается в духе романтического историзма, возникает эпическое национальное полотно допетровской жизни Руси, связанной с патриархальным укладом и представлениями о волевой нравственной героической личности, воспетой в былинах. Полемичным остается вопрос о художественном методе «Песни…», поскольку, как считает Б.Т. Удодов, «по своей природе поэма представляет собой недостаточно изученный сплав реализма и романтизма, возможно, с преобладанием первого над вторым» [21; 494]. Повествовательная структура «Песни…» связана с романтизмом [22; 22], в период романтизма именно жанр песни становится наиболее популярным. Л.А. Ходанен отмечает, «что ко времени написания ”Песни про купца Калашникова” поэма стала очень популярным жанром. К ней обращаются крупные, начинающие авторы, создатели так называемой ”массовой литературы”. Поэма широко представлена в альманахах и журналах 1830-х годов» [22; 13]. Особенности русского Средневековья, традиции русской жизни получили свое освещение в работе А.И. Глухова [8; 13–22]. И.П. Щеблыкин исследовал тип лермонтовской «Песни…», рассмотрев ее как произведение исторического жанра [27; 3–11]. Проблема историзма лермонтовской «Песни…» не оставляет без внимания ученых и сегодня. Ю.В. Лебедев пишет о том, что «в мировоззрении Лермонтова укрепляется историзм: прошлое России интересует его как звено в цепи исторического развития национальной жизни» [15; 78]. В.И. Коровин выделяет «эпико-романтический подход» Л. к истории: Л. вводит в эпическое повествование антогонистических романтических героев: «героя-мстителя» (купца Калашникова) и «героя-индивидуалиста» (опричника Кирибевича), при этом «романтическое содержание прочно вписано в историю, в эпические формы народной поэзии и фольклорной речи» [14; 76]. С одной стороны, по мнению ученого, поступки и психология героев поэмы выводит «Песню…» «из круга романтических произведений обычного типа» [14; 83], с другой — «Зависимость персонажей от социально-исторической среды получает романтическую интерпретацию» [14; 83]. В этом В.И. Коровин видит несомненное художественное достоинство «Песни…», автор которой «сделал значительный шаг вперед в изображении истории».

«Песня…» отражает формирование исторических и политических взглядов Л. на судьбу России. Л. обратился к эпохе царствования Иоанна IV Васильевича Грозного под влиянием своего великого современника — А.С. Пушкина. «Любимым детищем» назвал А.С. Пушкин свою историческую трагедию «Борис Годунов», увидевшую свет в 1831 г. В сцене «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» А.С. Пушкин вкладывает в «правдивые сказанья» монаха-летописца Пимена наказ «потомкам православных», дабы «Своих Царей великих поминают / За их труды, за славу, за добро — / А за грехи, за темные деянья / Спасителя смиренно умоляют» [18; VII; 17]. В «Песне…» Л. словно продолжает пушкинский завет об уважительном отношении к истории родной земли. Повествование в «Песне…» ведется не от лица автора, а от гусляров — народных певцов, хранителей национально-исторической памяти. Этим достигается эффект достоверности в освещаемых событиях и раскрывается поэтика народной сказовой культуры. Л.А. Ходанан выделяет в творчестве Л. «образ эпического певца барда, поющего на могилах героев древних сражений» [22; 22], который сложился уже в ранней лирики под влиянием оссианической традиции, «от образа певца, только внешними атрибутами связанного с русской стариной, Лермонтов приходит к постижению природы народной поэзии, ее поэтического языка, в котором запечатлелись черты национального сознания. <…> Образы гусляров занимают здесь особое место, потому что объективируется народное творящее сознание» [22; 22].

Композиция «Песни…» рамочная и трехчастная, характерная для эпической народной песни: зачин, три части, концовка. Поэма начинается с традиционного песенного запева: «Ох ты гой еси…». В тексте лермонтовской поэмы он употреблен дважды, предваряя обращение к царю Ивану Васильевичу; по отношению к народу Л. употребляет фразу «гей ты…», «гей вы…». Л. затрагивает нравственные и политические проблемы своей эпохи, размышляет о судьбе сильной личности. В.Г. Белинский писал, что здесь «поэт от настоящего мира не удовлетворяющей его русской жизни перенесся в ее историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим, обвеялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи, простодушную суровость его нравов, богатырскую силу и широкий размет его чувства…» [5; IV; 504]. Народные традиции в «Песне…» проявляются на всех уровнях поэтической системы — стилистике, лексике, стихе, синтаксисе, форме (диалоговой форме исполнения) и символике чисел (три главных героя и три основных сословия, тернальная композиция, три гусляра, сказывающие сюжет три дня и три ночи и др.). М.М. Дунаев отмечает, что «Песня…» «интересна не только своей формою, тонкой стилизацией, проникновением автора в самый дух народной поэзии — но и тем еще, что в этой поэме Лермонтов сумел не подчинить себе романтические стереотипы, соединить романтический по природе характер с народной правдою и христианским смирением» [10; 43].

В традициях народной культуры текст лермонтовской поэмы предваряет песенный зачин, подготавливающий к восприятию сюжета. Уже в зачине имеются все элементы «старинного лада» песни. В зачине упоминается имя боярина Матвея Ромодановского. Скорее всего, имя его вымышлено, среди боярского рода Ромодановских боярина с именем Матвей история не называет, однако известно: род бояр Ромодановских принадлежал к высшим аристократическим кругам и восходил к князю Иоанну Всеволодовичу Стародубскому — младшему сыну Всеволода Юрьевича (Большое Гнездо), к началу XIX столетия этот род почти угас. Возможно, Л. возрождает в сознании современников давно ушедшую историю, придавая достоверность историческому повествованию. В поэме описан царский двор, народные забавы, семейная этика.

Царь изображен за трапезой — он «пирует во славу Божию», а уж потом «в удовольствие свое и веселие» [IV; 101– 102] в кругу «бояр да князей», опричников; они — «царя славили», что и полагалось за царской трапезой. Здесь уместно вспомнить пушкинскую трагедию, в частности, сцену «Москва. Дом Шуйского»: за ужином, перед «последним ковшом» читается молитва, в которой обращение к Богу о «нашем государе» — «всех христиан царе самодержавном» [18; VII; 37], да сам хозяин — князь Шуйский произносит заздравницу «великому государю» [18; VII; 38]. Такова была традиция. Нарушает установленный трапезный этикет в лермонтовской поэме один из опричников — «удалой боец, буйный молодец». Автор неслучайно наделяет царского «молодого бойца» эпитетом «буйный», которое в Древней Руси упоминалось в негативном значении — буйный, заносчивый, о чем можно удостовериться по «Поучению» Великого князя Владимира Мономаха и по «Слову о полку Игореве». Заметим, что эпитет «буйный» Л. трижды употребляет и в поэме «Последний сын вольности», написанной предположительно в 1831 г.: «буйный вихрь», «буйный клик войны», «буйный князь» о Рурике. В традициях народного эпоса Л. называет опричника Кирибеевича «басумарманским сыном» (ср. в ст. «Бородино» Л. французов называет «бусурманами»).

При анализе текста «Песни…» лермонтоведы склонны видеть в царе Иване Грозном «тирана», «деспота», «отрицательного героя». Даже В.И. Коровин, чей комментарий все же выделяется на этом фоне, видит в царе и «нарушителя вековых моральных норм», когда «покушается на личную свободу и честь» [14; 77], и одновременно «хранителя общерусского христианского закона», который «твердо выполняет общие установления, и его нельзя упрекнуть в забвении обычаев» [14; 79]. В «Поэме…» Иоанн Грозный предстает царем православным, блюстителем порядка и традиций. Это убедительно показано в сцене пира, когда царь, соблюдая народный обычай, дает наказ опричнику Кирибеевичу в предстоящем сватовстве — православный царь не намерен неволить русскую девушку, и нет на то воли царской для любимца-опричника, это показано и в сцене царского суда над купцом Калашниковым, который «вольной волею» убил царского любимого опричника на глазах народа и самого Царя.

От Царя и опричника повествование переходит к Алене Дмитриевне. Ее супруг, купец Степан Парамонович, «статный молодец», антипод «буйному» опричнику. В двух первых частях появляется образ солнца красного: в первой части — дабы усилить образ Царя, златой венец которого затмил солнце красное, и все сосредоточено вокруг его личности; во второй — мужа Алены Дмитриевны, которого она называет «красно солнышко» и «государем», что позволяет сравнить уклад допетровской патриархальной семьи с подобием малого государства. Алена Дмитриевна — верная жена, после встречи с царским опричником во всем признается мужу: она не боится ни смерти лютой, ни людской молвы, но токмо мужниной немилости, скорбит горько об утраченном «узорном платке» — подарочке мужа. Степан Парамонович откликнулся на мольбу жены — не дать ее, верную жену, «злым огульникам в поругание!» и отстоять честь семьи своей, поскольку семья — это малая Церковь, а за нее, за «за святую правду-матушку» он намерен «насмерть биться». Семейная тема восходит к излюбленному русскими романтиками образу Дома. В.Н. Аношкина замечает: «Образ Дома — чрезвычайно привлекательный компонент литературного творчества первых десятилетий XIX века, этот образ мог быть конкретным, но и многозначительным, аллегорическим, символическим. Он обозначал и семью, и родину, и индивидуальную пристань, к которой стремится человек во время своих жизненных скитаний» [2; 15]. В «Песне…» показано историческое мировоззрение эпохи. Т.И. Радомская отмечает, что «В древнерусской модели мира образ Дома не исчерпывался земными измерениями и был связан с его первообразом — Царством Небесным» [19; 346], а «Категория Дома в древнерусской литературе определялась домостроительством Божьим, приобщением тварного и воспринятого уже на земле, в Отечестве земном» [19; 347]. Л.А. Ходанен указывает на то, что в «Песне…» Л. «Вотчиной русского в поэме является дом купца. Он особо отграничен от остального пространства и обладает целым рядом атрибутов ”родного”– объединение под одной крышей всего рода, защитительная сила. В нем отмечена своя иерархия родственных отношений: старший брат и другие братья, муж, глава дома, жена, нянька, ”малые детушки”» [22; 28]. Пространство, в котором представлена Алена Дмитриевна — церковь (сакральном) и дом (сокровенном). Игумен Нестор (Кумыш) пишет о том, что «Храм в поэме выступает как своеобразный духовный центр средневекового общества» [16; 101].

Мировоззрение купца Калашникова подчинено средневековой православной русской культуре. Его месть «имеет не только личную мотивировку, но и общенародную, общезначимую» [13; 274], «оскорблен не только он, не только его семья и род, но и весь народ с его правдой и совестью» [14; 77]. Нельзя не согласиться с тем, что «сила купца теперь именно русская, христианская. Ее знаком становится ”медный крест со святыми мощами из Киева”. В поединке появляется и еще одна характерная деталь героического поединка — своеобразное братание с русской землей. Как сырая земля дает силу богатырям, так и Калашников не слабеет, а мужает после пролития крови. Момент единения, в известном смысле, выступает истоком победы купца над своим обидчиком» [22; 29]. Однако в предстоящем бою уже налицо намерения Калашникова — постоять за правду, то есть защитить традиционное христианское семейное бытие, и решение сразить обидчика, то есть преступить христианскую заповедь «не убий». Развязка поэмы стягивает сюжетные линии предыдущих первых двух частей.

С образом купца Калашникова связан идеал русского богатырства, внешними богатырскими чертами наделен и опричник Кирибеевич. Но купец Калашников происходит от честных отца и матери, он величается в «Песне…» по имени и отчеству, а опричник Кирибеевич воспитан Малютой Скуратовым, имя его сокрыто автором поэмы. «Басурманство» Кирибеевича нарочито подчеркнуто не только поведением, но и именем тюрского происхождения. Калашников — фамилия славянского происхождения, калашником называли купца, который печет и продает калачи. «Но, — как замечает Б.Т. Удодов, — не терпящая преград воля Кирибеевича, получая поддержку и опору в его социальном положении — царского опричника, переходит в своеволие, а глубокое человеческое чувство — в произвол и насилие» [21; 493]. И в противостоянии Калашникова и Кирибеевича усматривается фольклорное противостояние богатырства и разбойничества.

В третьей части изображен бой, кулачный бой (явление частое в народе — народная забава). Степан Парамонович вышел за правду святую стоять (он носитель идеи семейной чести, что является основой народного бытия) — а это уже другой бой, не забавы ради, не потехи ради Царя земного, но бой пред очами Царя небесного — вечного Судии. М.М. Дунаев пишет о том, что «поэт выводит основное качество народной жизни именно из народной веры. Всматриваясь во временную даль, он отмечает исконно присущее русскому человеку стремление: постоять за правду до последнева. Именно эта формула, эта мысль высвечивает смысловое содержание всей поэмы, является ее энергетическим узлом» [10; 42]. Развязка предвещает быть кровавой. Свой ответный удар удалой купец Калашников «приготовил». Потехи царской не получилось. Для Царя произошедшее пред его очами — очевидное убиение «лучшего бойца». «Вот молча оба расходятся, / Богатырский бой начинается. / Размахнулся тогда Киребеевич / И ударил он впервóй купца Калашникова, / И ударил его посередь груди — / Затрещала грудь молодецкая, / Пошатнулся Степан Парамонович; / На груди его широкой висел медный крест / Со святыми мощами из Киева, / И погнулся крест и вдавился в грудь; / Как роса из-под него кровь закапала; / И подумал Степан Парамонович: / «Чему быть суждено, то и сбудется; / Постою за правду до последнева!» / Изловчился он, приготовился, / Собрался со всею силою / И ударил своего ненавистника / Прямо в левый висок со всего плеча» [IV, 114]. Православный царь судить намерен, просит «по правде, по совести» признаться купца Калашникова о мотивах поступка. И Степан Парамонович Калашников дает ответ, что убил «вольною волею», но причину боя оставляет на суд Иному Судии. Причина — жена, ее имени Степан Парамонович не называет. В сокрытии имени женщины от суда заключено сохранение чести имени. В пушкинском историческом романе «Капитанская дочка» на суде Петр Андреевич Гринев не называет имени Маши Мироновой, хотя это могло спасти его от казни: «Мне пришло в голову, что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами злодеев, и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался» [18; VIII, 368]. Спокойно идет Степан Парамонович к месту лобному — месту судному. Он принимает законное осуждение своей воли. Покаяние, поклоны и последнее целование с братьями, которым и завещает заботу о своей семье, венчают жизнь купца Калашникова. Хоронят Калашникова в чистом поле, на могильный холм ставят крест кленовый. Но есть еще одна деталь: место захоронения Калашникова выбрано промеж трех дорог, что собой символизирует — перекресток, символически опять-таки крест. Могила безымянна, но уважение к ней оказывают проходящие — и стар человек, и молодец, и девица, и гусляры, донесшие преданья той старины далекой.

Заканчивает поэма прославлением всего народа христианского, для которого тема семьи и дома, долга и чести всегда была определяющей в земном бытии.

«Песня…» — закономерный этап в развитии лиро-эпического творчества Л., открывающий новые художественные горизонты для поэта.

Лит.:1) Азадовский М.К. Фольклоризм Лермонтова / ЛН. — М., АН СССР, 1941 Т.43–44. — С. 227–262; 2) Аношкина-Касаткина В.Н. Православные основы русской литературы XIX века. — М.: Пашков дом, 2011. — 384c.; 3) Афанасьев В.В. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 1991 (Серия ЖЗЛ, Выпуск 719). — 560с.; 4) Балталон В. «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова // Русская школа, 1892. — №5–6. — С.196–212; 5) Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1953–1957; 6) Вацуро В.Э. М.Ю. Лермонтов / Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). — Л., 1976. — С. 227–238; 7) Волков Р.М. Народные истоки «Песни про… купца Калашникова» / М.Ю. Лермонтов: Уч. зап. Черновиц. ун-та. Серия филол. наук, 1960. Т. 39, выпуск 10. С.28–62; 8) Глухов А.И. Особенности историзма в поэме М.Ю. Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» // М.Ю. Лермонтов: Проблемы типологии и историзма: Тематический сборник научных трудов. — Рязань: Рязанский государственный педагогический институт, 1980. — С.13–22; 9) Горланова Н.Г. К вопросу об истории создания «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» // Тарханский вестник, 2001. №14. С.28–32; 10) Дунаев М.М. Православие и русская литература: Учебное пособие для студентов духовных академий и семинарий: В 5-ти частях. — М.: Христианская литература, 1996. Ч.2. — 480с.; 11) Жирмунский В.М. Композиция лирических стихотворений. — Пг.: Изд. ОПОЯЗ, 1921. — 109с.; 12) Киселева И.А. Творчество М.Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: монография. — М.: МГОУ, 2011. — 314 с.; 13) Коровин В.И. Лермонтов Михаил Юрьевич / Русские писатели, XIX в.: биогр. слов. / сост. С.А. Джанумов. — М.: Просвещение, 2007. — 576 с.; 14) Коровин В.И. М.Ю. Лермонтов в жизни и творчестве: Учебное пособие для школ, гимназий, лицеев и колледжей. — 4-е изд., испр. и доп. — М.: ООО «ТИД «Русское слово — РС», 2008. — 128 с.; 15) Лебедев Ю.В. «Зведы и небо! — А я человек!…» (О творчестве М.Ю. Лермонтова) / Лебедев Ю.В. Православная традиция в русской литературе XIX века [Текст]: сб. науч. ст. / вступ. ст. С.А. Елшиной; послесл. Г.В. Мосалевой. — Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. — 428 с.; 16) Нестор (Кумыш), игумен. Поэмы Лермонтова как основные вехи его духовного пути. — М.: Изд. СвятоАлексиевской Пустыни, 2008. — 288 с.; 17) Орлов П.А. Основной конфликт поэмы Л. «Песня про… купца Калашникова» // Науч. докл. высш. школы. Филол. науки, 1961. — № 4. — С. 31–41; 18) Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. / Ред. комитет: М. Горький, Д.Д. Благой, С.М. Бонди, В.Д. Бонч-Бруевич, Г.О. Винокур, А.М. Деборин, П.И. Лебедев-Полянский, Б.В. Томашевский, М.А. Цявловский, Д.П. Якубович. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959; 19) Радомская Т.И. Символ Дома в русской классической литературе и национальная духовная традиция (А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов) / Духовный потенциал русской классической литературы: Сб. науч. трудов / Моск. Гос. обл. ун-т; [редколл.: В.В. Пасечник, В.Н. Аношкина и др.]. — М.: Русский мiр, 2007. — 592 с.; 20) Резник Н.А. Тема чести и долга в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина и поэме М.Ю. Лермонтова «Песня про купца Калашникова» // Литература и История. Вып. 2. — М., 2001. С.71–83; 21) Удодов Б.Т. Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841) / История русской литературы XIX века. 1800–1830-е годы: Учебник для вузов / Под ред. В.Н. Аношкиной, Л.Д. Громовой. — 2-е изд., доп. — М.: Издательство Оникс, 2008. — 640 с.; 22) Ходанен Л.А. Поэтика «Песни про купца Калашникова» и традиции русского эпоса / Ходанен Л.А. Поэмы М.Ю. Лермонтова. Поэтика и фольклорно-мифологические традиции: Учебное пособие. — Кемерово: Кемеровский госуниверситет, 1990. — 92 с.; 23) Чеботарева В. Связь «Песни про… купца Калашникова» с русским фольклором / Лермонтовский сборник. 1814–1964, [Грозный], 1964. С.122–144; 24) Черепнин Л.В. Исторические взгляды классиков русской литературы. — М.: Изд. Мысль, 1968. — 384 с.; 25) Шамбинаго С.К. Народность о{Лермонтова по «Песне про купца Калашникова» //Литературная учеба, 1941. №7–8. С.73–86; 26) Шан-Гирей А.П. Воспоминания о Лермонтове // Русское обозрение, 1890; 27) Щеблыкин И.П. Традиции и новаторство Лермонтова в разработке исторической темы в поэме «Песня про купца Калашникова» // М.Ю. Лермонтов: Вопросы традиций и новаторства. Сб. науч. трудов / Под ред. И.П. Щеблыкина. — Рязань: РГПИ, 1983. — С. 3–11; 28) Штокмар М.П. Народно-поэтические традиции в творчестве Лермонтова / ЛН. — М.; АН СССР, 1941, Т.43–44. С. 263–352.

А.В. Шмелева