ЭТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ ЛЕРМОНТОВА

связан с осознанием поэтом онтологической ценности этических категорий: любви, добра, справедливости. О.П. Герасимов в «Очерке внутренней жизни Л. по его произведениям» говорит об уверенности поэта в естественности нравственных стремлений человека и их неотрывности от веры в бессмертие «души человеческой» и убеждения «в гармоничности и разумности всего мироздания» [2; 23]. П.А. Федоровский отмечал, что наше стремление к миру иному, по Л., есть результат нашего божественного происхождения, а благородные порывы и страсти души человека — отголосок песни ангела «под кущами райских садов…» [7; 7]. П.А. Кропоткин говорил о высоком нравственном потенциале личности Л. и о религиозных корнях его этического чувства. «Одаренный врожденным чувством красоты, не могущей существовать вне Правды и Добра, и в то же время окруженный <…> людьми, которые не могли или не смели понять его, он легко мог бы прийти <…> к человеконенавистничеству; но он всегда сохранял веру в человека» [6; 64], — пишет исследователь, подчеркивая духовную силу личности поэта. И.П. Щеблыкин в статье «Поэт пророчества и преодоления» пишет о Л. как о человеке, сумевшем распорядиться даром Божиим в «соответствии с Высшим предначертанием», «во славу человека и России, показав силу и необходимость человеческого порыва, осененного божественным духом Красоты и Истины». И.П. Щеблыкин полагает, что никто «в поэзии не сказал с такой же силою, как Лермонтов, о том, что источник всех человеческих бед состоит в попрании Истины и Блага» [8; 7].

Эти замечания имеют серьезные основания как в самой жизни поэта, так и в полных яркой художественной образности его произведениях. Этические координаты поэзии Л. укоренены во взрастившей его духовно-культурной традиции православия, декларирующей теснейшее соотношение между земной и высшей правдой, между личным представлением о справедливости, являющейся доминантой этики как таковой, и справедливостью масштаба вселенского. «Как я любил, за что страдал, / Тому судья лишь Бог да совесть» [I; 16], — эти слова еще юного поэта определяют его мировоззренческую перспективу, устремленную к осознанию и воплощению религиозного нравственного идеала. В традиции православной культуры, которая признает сочетание в человеке доброго и злого, «священного с порочным» (Л.), достижение нравственного идеала возможно лишь через приобщение к церковной жизни, через участие в Таинствах, одним из которых является Таинство Исповеди, что есть чудо прощения человека и очищения его от порочных движений души. Покаяние свойственно и светскому, и религиозному сознанию. Но если в светском понимании оно проявляется в сознании стыда, то в религиозном эти чувства сопровождаются осознанием факта освобождения от греха через участие в Таинстве Исповеди. И вот этим стремлением к очищению от греховных движений души пронизаны многие произведения Л., именно оно определило исповедальность как ведущее чувство его поэтического творчества.

Одной из ведущих координат этического сознания Л. выступает понятие справедливости, полнота реализации которой связана с идеей Божьего Суда, мысли о котором выразительно звучат в ст. «Ночь I» (1830): «…и жди / Пока придет Спаситель — и молись… / Молись — страдай… и выстрадай прощенье…» [I; 124]). Т.А. Иванова в статье «Что говорят рукописи и книги (К вопросу об основном тексте «Демона»)» ведущей идей поэмы считает идею «божественной справедливости» [5; 83]. Категория справедливости является краеугольным камнем всей этической системы Л, в картине мира которого важнейшее место занимают эсхатологические чаяния и, соответственно, образ Христа как Судии. В ст. под условным названием «Отрывок» («На жизнь надеяться страшась…», 1830) поэт, начиная изображать различные воздаяния за праведную и греховную жизнь, с формы первого лица единственного числа («я») затем переходит к форме «мы». Через этот переход произведение приобретает обличительный пафос, роднящий его со знаменитой лермонтовской «Думой» (1840), которая представляет горько-покаянную исповедь представителя своего времени. «Богаты мы, едва из колыбели, / Ошибками отцов и поздним их умом» [I; 23] — пишет поэт, и в этих словах нет, конечно, попытки самооправдания и переложения грехов на «отцов», но осознание и понимание общечеловеческой греховности, о чем читаем и во включенном в ежедневное молитвенное правило христианина 50 псалме, где образно представлено переживание глубокого покаянного чувства.

В этом боговдохновенном произведении псалмопевца Царя Давида говорится о родовой неизбежности греха: «Вот я в беззакониях зачат есмь и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50). Человек выходит из дурной бесконечности греха только через покаяние и ответное помилование Божие. Для Л. таким выходом является бытие в определенных ситуациях, которые, как правило, связаны с готов ностью к подвигу и жертвенности ради спасения своих близких и Отечества, с выходом из изображенного в «Думе» бездействия повседневности. Жизнь, соответствующая представлению поэта о должном, оказывается осуществима, например, в ситуации Бородинской битвы, вдохновившей поэта на создание его шедевра — ст. «Бородино». «Дума» Л. есть и исповедь, и проповедь — проповедь через обличение постыдного равнодушия к основным этическим координатам — добру и злу. Проповедью Царства Божия является и лермонтовский «Отрывок» («На жизнь надеяться страшась…»), в котором показана цель человеческого существования — радость безгрешной жизни.

Само появление имени Л. на устах его поколения было связано с темой Суда Божьего. Знаменитые строки «но есть и Божий Суд» из ст. «Смерть поэта» (1837) не только явили России Л., но и навлекли на поэта гнев тех, кто «таится» «под сению закона». Не принимая лжи и лицемерия, именно перед лицом Божиим поэт обнажает грехи поколения. Проводником идеи праведности и является для Л. поэт в своем высшем назначении. В ст. «Пророк» (1841) мы видим эту мысль прямо выраженной. Лермонтовский пророк не боится суда толпы — осуждения, противопоставляя его, в согласии с христианской традицией, Суду высшему.

Обличение порока стало доминантой лермонтовского творчества, обнажает поэт и свои грехи, и грехи своего поколения, полагая себя ответственным и за них. Но духовное учительство поэта не исчерпывается изображением греха и покаяния. Своеобразным наставлением звучат строки из ст. Л. «Ребенка милого рожденье…» (1839), в котором поэт проповедует идеи твердости духа, противостояния страстям и неосуждения ближних, что является залогом чистоты души: «И выйдет он из светской тины / Душою бел и сердцем невредим!» [I; 127].

В творчестве Л. сильны молитвенные настроения, обозначающие душевное предстояние поэта перед Источником Истины и Добра. Это говорит о высоком этическом потенциале лермонтовского творчества. Л. не морализирует, но утверждает этику добродетели. Поэт воспринимает добро как основное содержание этики именно в его причастности высшему благу, добро есть субстанциональная реальность человеческого бытия, освященного светом религии. Образом нравственного завещания Л. становятся и строки его исторических произведений, и самого известного из них, оформленного в виде диалога поколений ст. «Бородино», пронизанного любовью к Отечеству и покорностью воле Божьей. Нравственное начало у Л. неотделимо от чувства истории, ибо человек помнящий, а, соответственно, и человек служащий своему Отечеству, является человеком добродетельным, осознающим свою ответственность за судьбу мира.

Этика Л. имеет высокий мироустрояющий смысл и определяет развитие истории. Условием нравственного бытия, согласно поэту, становится живая историческая память и тоска по идеалу богочеловечества, в его жертвенности и уподоблении ангельскому образу. Духовно-нравственный идеал поэта выражается не только семантически в констатации идеала и обличении порока, но и через эстетику художественного текста, а комплекс нравственных представлений поэта может быть определен как религиозный панэтизм. Этический идеал Л. неотделим от образа Христа, который является и мерой, и источником нравственного чувства в человеке.

Лит.: 1) Белинский В.Г. Стихотворения М. Лермонтова, Т. 4 // Полн. собр. соч.: В 13-ти т. – М.Л.: АН СССР, 1953–1959; 2) Герасимов О.П. Очерк внутренней жизни Лермонтова по его произведениям // Вопросы философии и психологии, 1890. № 3. — С. 45–59; 3) Гуревич А. Проблема нравственного идеала в лирике Лермонтова // Творчество М.Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814–1964. — М.: Наука, 1964. — С. 149–171; 4) Гуревич А. Этический идеал // ЛЭ. — С. 633–635; 5) Иванова Т.А. Что говорят рукописи и книги (К вопросу об основном тексте «Демона») / Т.А. Иванова // М.Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества / Под ред. А.Н. Соколова и Д.А. Гиреева. — Орджоникидзе, 1963. — С. 82–87; 6) Кропоткин П.А. Идеалы и действительность в русской литературе / П.А. Кропоткин. Т. V. — СПб.: Изд. тов-ва «ЗНАНIЕ», 1907. —134 с.; 7) Федоровский П.А. Памяти М.Ю. Лермонтова — Тифлис: Тип. Канц. главнонач. гражд. частью на Кавказе, 1891. — 45с.; 8) Щеблыкин И.П. Поэт пророчества и преодоления; И.П. Щеблыкин. / Лермонтов. — Пенза, 1999. — Вып. 5. — С. 24–39.

И.А. Киселева