КРАСОТА

Предположить отсутствия в творчестве Л. мысли о красоте или пренебрежение этой идеей невозможно: обладавший дарованием художника, поэт не раз оставлял свидетельства любования красотой земною, создавая образы природы, представляя свои впечатления и оценки виденного и хранимого в памяти:

Гляжу в окно: уж гаснет небосклон.
Прощальный луч на вышине колонн,
На куполах, на трубах и крестах
Блестит, горит в обманутых очах;
И мрачных туч огнистые края
Рисуются на небе как змея,
И ветерок, по саду пробежав,
Волнует стебли омоченных трав…
Один меж них приметил я цветок,
Как будто перл, покинувший восток,
На нем вода блистаючи дрожит,
Главу свою склонивши, он стоит,
Как девушка в печали роковой:
Душа убита, радость над душой;
Хоть слезы льёт из пламенных очей,
Но помнит всё о красоте своей. («Вечер после дождя», [I; 90])

Разнообразные зарисовки объектов и явлений окружающего мира отражают идею красоты, живое присутствие которой, по Божией воле разлитой во всём, воодушевляло и восхищало Л.: _прощальный луч солнца; огнистые края у мрачных туч; стебли омоченных трав; цветок, как будто перл, покинувший восток («Вечер после дождя»); разноцветною дугою … мост красивый _[радуга] («Измаил-Бей»); пасмурным венцом или рубчатым венцом встающие красивые гранитыnв буквально дословно повторяющемся описании, безусловно, поразившего Л. горного пейзажа, ядром которого стал вид пробитой в камнях древней дороги – «поворот и путь, прорытый / Арбы скрипучим колесом» («Измаил-Бей», «Хаджи Абрек»).

Красота – свойство действительности, которое поэт относил к онтологическим, неотъемлемым, предопределённым для мира тварного, подчёркивая это предикатной лексемой обычный: Уж полдень, прямо над аулом, / На светло-синей высоте / Сиял в обычной красоте. («Кавказский пленник»); Ярчее дневное сиянье, / И вот Дунай уж предо мной / Синел с обычной красотой («Корсар»). Красота обычная – постоянная, неизменная, остающаяся такой вечно после кратковременной встречи с нею, словно убегающей от привычного глаза бренного человека, философски подмечает поэт, хотя указывает на её неоспоримые, приятные сердцу признаки (ропот ручейков нагорных, пенье птичек по кустам) и предлагает высокие оценки: прекрасный, величавый Дунай.
Такая красота присуща не только натурфактам, но и артефактам – предметам из мира окружающих человека привычных вещей, что Л. подмечал: И белой одежды красивые складки / По плечам фариса вились в беспорядке («Три пальмы»); Небрежно бросив повода, / Красивой плёткой он махает… («Хаджи Абрек»). Оценка словом красивый является маловыразительной, неинформативной, хотя Л. в приложении к подобным объектам использует её. Но есть и такие в его поэтическом пространстве, которые обусловливают актуальные социально-культурные и этнокультурные, а также эмоциональные коннотации – тогда ценность красивого автором подчёркивается, а признаки красоты объекта высвечиваются сравнением, конкретизирующим эпитетом.
Социально-культурные и этнокультурные коннотации связаны, прежде всего, с верным спутником мужчины – мирного человека или воина (русского офицера, горца) – конём, образ которого есть во многих произведениях Л., относящихся к разным жанрам: «Я был тут. Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича: уж такая-то она резвая, красивая, словно серна, – ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет». («Герой нашего времени»); «Забудь об нём, забудь, / В горах коня красивее найду я!..» («Аул Бастунджи»). Ценность коня, спасающего в бою, помогающего в трудной службе, добавляющего владельцу законное чувство гордости, если конь не только хорош, но и красив, была Л. хорошо известна, что отразилось в сюжетообразовании, например, при создании «Бэлы». С образом красивого цветка связаны эмоциональные коннотации, которые актуальны для репрезентации темы одиночества, несчастья, страдания души лирического героя, сравниваемой с хрупким красивым цветком – незабудкой, – что выросла на пустынной скале и вступила по воле рока в жестокое судьбоносное единоборство со стихиями жизни:

<…> На пустынной скале незабудка весной
Одна без подруг расцвела,
И ударила буря и дождь проливной,
И как прежде недвижна скала;
Но красивый цветок уж на ней не блестит,
Он ветром надломлен и градом убит,
Так точно и я под ударом судьбы,
Как утёс, неподвижен стою,
Но не мысли никто перенесть сей борьбы,
Если руку пожмёт он мою;
Я не чувств, но поступков своих властелин,
Я несчастлив пусть буду – несчастлив один. («Стансы», [I; 296])

Ср. красивый цветок в традиционном для русской литературы [3], но не ярком у Л. поэтическом образе – ‘украшение’: Пред зеркалом, бывало, целый час / То волосы пригладит, то красивый / Цветок пришпилит к ним; движенью глаз, / Головке наклоненной вид ленивый / Придав, стоит… («Сказка для детей»).

Л. подчеркивает, что красота природы рождает особое чувство у человека, и умение воспринять её сердцем – достоинство, дар, указывающий на приоритет естественности, простоты и безыскусности восприятия жизни в сравнении с искусством восторженных рассказчиков «на словах и на бумаге» и их оценками. Иными словами, поэту, художнику важно не утрачивать сознания первенства жизни [ср.: 1]: «Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли… Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге» («Герой нашего времени»). С этими взглядами Л. несколько диссонирует философская трактовка, представляющая красоту сквозь призму ‘идеальное’: «Красота или воплощенная идея есть лучшая половина нашего реального мира, именно та его половина, которая не только существует, но и заслуживает существования» [4; 351]. Поэт стремился определять красоту через призму «светлых слов» (сиянье, блеск), запечатлеть словом её покоряющую мимолётность.
Предпочтение красоты земной красоте небесной Л. декларируется открыто. И хотя поэт видит в своей позиции то, что сопряжено с тяжёлым и неизбывным, но привычным бременем страданий, он жаждет деятельной, активной позиции – ищет земного упоенья:

Взлелеянный на лоне вдохновенья,
С деятельной и пылкою душой,
Я не пленен небесной красотой;
Но я ищу земного упоенья. <…>
И я к высокому в порыве дум живых,
И я душой летел во дни былые;
Но мне милей страдания земные:
Я к ним привык и не оставлю их… («К другу» [1; 59])

«Надмирная» красота, идеальная, как алмаз, не волнуемая жизнью, ассоциируется у поэта с отсутствием великих ценностей человеческих – «чувства и ума», сравнивается со смертью: «Спокойны были все черты, / Исполнены той красоты, / Лишённой чувства и ума, / Таинственной, как смерть сама» («Боярин Орша»).

Использование слова красота передаёт осмысление его содержания в творчестве Л. в рамках категорий «земное» и «прекрасное», как культурно значимого концепта, соотносимого с понятиями не только эстетическими, но и этическими, философскими.

Л. отражает философскую связь красоты и времени, указывая на преходящий характер как онтологическое свойство земной красоты:

Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты… («Демон» [I; 479]).

Красота определяется в текстах словами с временным компонентом значения долговечный (при отрицании), забытый, минувший, новый, прежний, развалины и др., среди которых доминируют единицы, несущие смысловой оттенок ‘прошлый’: «…Его черты / (Развалины минувшей красоты, / Хоть не являли старости оне), / Казалося, знакомы были мне» («Джюлио»); Давно забытые черты / В сиянье прежней красоты… («Журналист, читатель и писатель»).

К красоте применимы предикаты ‘изменения, исчезновения’ завянуть, погибнуть, слететь: «Как дым слетит, завянет красота…» («Крест на скале»). Время осмыслено в текстах Л. как управляющий красотой фактор, ибо оно отмеряет сроки жизни, без которой красота мертва: «Так тощий плод, до времени созрелый, / Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, / Висит между цветов, пришлец осиротелый, / И час их красоты – его паденья час» («Дума»). Оно и похититель красоты, какой бы невыразимой прелестью та ни обладала (ароматом цветов, блистанием, чистотой мрамора и т.д.): «Слушай, не ужасайся, склонись к моему плечу, сбрось эти цветы, твои губы душистее. Пускай эти гвоздики, фиалки унесет ближний поток, как некогда время унесёт твою собственную красоту» («Азраил»).

Красота неразрывно связана для Л. с любовью и добром как этическими категориями, которые можно называть святынями и ставить целью всей жизни их постижение: «И вновь постигнул он святыню/ Любви, добра и красоты!..» («Демон»). Но, рассуждая о пороках людских, о неустойчивости человеческой природы, в этой поэме автор подчёркивал, что хрупкость красоты обусловлена отсутствием гармонии в земном мире, где нет подлинной любви или ненависти, господствуют страх и мелкие страсти, своенравие и эгоизм, разъедающая душу скука. Критические мотивы, присущие лирике Л., таким образом, отразились на концептуальной трактовке красоты в «Демоне»:

<…>Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить.
Иль ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь?
Волненье крови молодое, –
Но дни бегут и стынет кровь!
Кто устоит против разлуки,
Соблазна новой красоты,
Против усталости и скуки
И своенравия мечты? [I; 479])

Красота облика (‘_красивая, привлекательная наружность_’) также не оставляла равнодушным Л. в аспекте художественного познания и запечатления различных граней человека, что явствует из характера описаний внешних проявлений жизни сердца и ума, душевных движений. Это отражено в портретах персонажей, в характеристиках внутри персонажной зоны, проступает в оценках лирического героя или протагонистов, а также антагонистов автора; см. «порученное Печорину: «…но я имею _свои предубеждения _также и насчёт _красоты_…» («Герой нашего времени»).

Красота внешности, как показывает Л., связана с молодостью и присущей ей естественной и безотчётной радостью жизни, она возмущает и пленяет ум волшебно-сладкой неясной силой, привлекает стремлением подчеркнуть достоинства сложения убранством (тонкий стан, ловок, изящно был причёсан, на пальцах перстни, бешмет шелковый праздничный и т.д.):

Все нравится, что молодо, красиво
И в чем мы видим прибыль особливо.
Он ловок был, со вкусом был одет,
Изящно был причесан и так дале.
На пальцах перстни изливали свет… («Сашка» [II; 353]);

И даже молодой Селим не мог,
Свой тонкий стан, высокий и красивый,
В бешмет шелковый праздничный одев,
Привлечь одной улыбки гордых дев. («Аул Бастунджи» [II; 287])

Достоинством женской красоты, по Л., является солнцеподобное блистанье, производимое ею впечатление радостной и гордой созидательной силы; Она одна меж дев своих стояла, / Еще я зрю ее перед собой; / Как солнце вешнее, она блистала / И радостной и гордой красотой («Встреча»). Она преобразует душу, зовёт к жизни и творчеству: Душе от чувств высоких стало тесно… / В ней вспыхнули забытые виденья, / И страсти юные, и вдохновенья («Встреча»). Греческий «мраморный идеал» красоты не вызывает подобных бурь: И были все ее черты / Исполнены той красоты, / Как мрамор, чуждой выраженья. («Демон»). У красавицы должна быть особая «физиономия», когда «неизъяснимая прелесть выраженья в ее лице заменяет все прочие недостатки». («Я хочу рассказать вам»).

Женщины осознают цену и силу красоты внешней, что было ведомо поэту, признававшемуся, что и он любил в былые годы «И бури шумные природы, / И бури тайные страстей» («Из альбома С.Н. Карамзиной»), писавшему о пытке завистью и о стремлении соперниц победить любым путём («Испанцы»). Ср.: «Вот женщина! она не может видеть / Лица, которое не уступает / Ей в красоте…» – «И _удивленье поразит _моих соперниц, / Когда явлюсь в арену; я сто глаз / У них украду силой красоты….» («Испанцы»).

Однако Л. не мог не отмечать иронически, что тайные каноны красоты зависят от моды глупого света с его красивой пустотой («Посвящение»): «Ботинки couleur puce стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления» («Герой нашего времени»).

Л. восхищает красота в сочетании с умом, служащая гарантией от светской скуки и духовного застоя, что отличало людей изображаемого им общества: «Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением» («Штосc»). В романе «Герой нашего времени» Л. пишет о наличии инстинкта красоты душевной, благодаря которому женщины заслуживают любви и избирают предметом своих сильных увлечений не _свежих и розовых \эндимионов, а близкий лирическому герою поэта роковой и яркий тип неповторимой одинокой личности, ищущей бури:

Он не красив, он не высок;
Но взор горит, любовь сулит;
И на челе оставил рок
Средь юных дней печать страстей.
Власы из нём, как смоль, черны,
Бледны всегда его уста,
Открыты ль, сомкнуты ль они:
Лиют без слов язык богов!.. («Портреты» [I; 16])

Такая красота связана с духовной наполненностью, работой ума, умением различать добро и зло в преодолении страданий:

Он был не молод – и не стар.
Но, рассмотрев его черты,
Не чуждые той красоты
Невыразимой, но живой,
Которой блеск печальный свой
Мысль неизменная дала,
Где всё, что есть добра и зла
В душе, прикованной к земле,
Отражено как на стекле,
Вздохнувши, всякий бы сказал,
Что жил он меньше, чем страдал. («Боярин Орша» [I; 303])

Тексты показывают близость содержания ядра концепта «красота» в творчестве Л. русской ментальности, что проявляется в неразрывности «чувства и осознания красоты», в присутствии элемента «нравственной оценки, из-за чего суровость и строгость красоты часто оценивается выше её внешней эффектности», в том, что «в красоте ценится спокойное величие» [2; 22]. Однако «кротость обладателя красоты» не вдохновляет Л., в чём сказываются противоречивость и импульсивность его натуры, которой была важнее реальность страдания, рождаемого в поисках активных действий. Вместе с тем поэт отразил представления о красоте мира как о неотъемлемом его свойстве, продемонстрировав свою близость национальному сознанию, в чём проявилась народность творчества Л.

Лит.: 1) Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтова /[Электронный ресурс ФЭБ Русская литература и фольклор. http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l43/l43-083-.htm]; 2) Окунева И.О. Концепт «КРАСОТА» в русском и английском языках: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – М.: МГУ, 2009. – 24с.; 3). Павлович Н.В. Словарь поэтических образов: На основе русской художественной литературы XVIII XX веков. В 2 т. – М.: Эдиториал УРСС, 2007.; 4) Соловьев В.С. Избранные произведения. Серия: «Выдающиеся мыслители». – Ростов на Дону: Феникс, 1998. – 544 с.; 5). Бродский Н.Л. М.Ю. Лермонтов: Биография, 1814—1832. — Т. 1. — М.: Гослитиздат, 1945. — 348с.

В.В. Леденева