ЛЮБОВЬ

P. является основным и главным феноменом в творчестве Л., составляя его ведущую тему, выступая в его произведениях в различных жизненных и концептуальных ипостасях. Любовь в творчестве Л. проявляется на четырех уровнях, прежде всего, как конкретное чувственное переживание, ярко представленное в ранней любовной лирике (циклы Е.А. Сушковой, Н.Ф. Ивановой, В.А. Лопухиной); как экзистенциальное условие жизни человека «…любить необходимость мне»), как этическое отношение к людям («если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви»); как онтологическая категория, утверждающая «субстанциональные силы бытия» (Ю.В. Манн).

Художественная концептуализация любви осуществляется начиная с ранних лирических опытов и питается ранними личными впечатлениями. Первое обобщение касательно любви сделано в полудетском ст. «Заблуждение Купидона» («тех пор-то женщина любви не знает!»). Душевный опыт чувства любви складывается в подростковом возрасте Л. и отражается в лирике 1829-1832 гг. Автобиографическое свидетельство «<3>. Записка 1830 года, 8 июля. Ночь» и «<5> 1830» («Кто мне поверит, что я знал любовь, имея 10 лет от роду? <…> эта была истинная любовь; с тех пор я еще не любил так») совпадает по времени написания с началом влюбленности в Н.Ф. Иванову. Это обстоятельство, с учетом другой записки (№ 6) о детской влюбленности, настраивает на мысль о необходимости для Л. осознать свои чувства. Высокая отзывчивость, глубина и широкий диапазон душевных состояний побуждают Л. искать природу любви. В программном ст. «1831 июня 11 дня поэт заявляет: «Я не могу любовь определить / Но это страсть сильнейшая!..». К 1832 г. художественное пространство выражения чувства любви расширяется, включая в себя, помимо чувства к женщине, любовь к миру, близким людям («Ужасная судьба отца и сына»), родной земле («Прекрасны вы, поля земли родной»), природе («Люблю я церии синих гор»). В «Вадиме» обретение любви, преодоление ненависти становится высокой целью романа, где этико-философская проблематика формируется на первых страницах. Вадим, рассматривая нарисованного на святых вратах дьявола, сравнивает его отношение к людям с возможностями человека испытывать презрение и ненависть: «если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их <…> другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!». Возникшая система отношений «ненависть – презрение» образовала отрицательный полюс романа, что потребовало интенсивного развития сюжета любви Вадима к Ольге, призванного воплотить смысловую перспективу: приведение героя к любви через ненависть и презрение, преодолев тем самым его одиночество. Понимание сущности любви как всеохватного явления приводится в авторском комментарии отношений Вадима и Ольги: «Если мне скажут, что нельзя любить сестру так пылко, вот мой ответ: любовь – везде любовь, то есть самозабвение, сумасшествие, назовите как вам угодно; – и человек, который ненавидит все, и любит единое существо в мире, кто бы оно ни было, мать, сестра или дочь, его любовь сильней всех наших произвольных страстей». Однако горькое признание Л. в письме к М.А. Лопухиной в письме от 28 августа 1832 г. («мой роман сплошное отчаяние!») свидетельствует о провале романа: Л. не смог примирить одиночество и любовь, что, видимо, явилось главной причиной незавершенности произведения.

В раннем творчестве Л. явственно определяется существенный для любви между мужчиной и женщиной и наиболее значимый в теме любви мотив измены. В 1831–1831 гг. измена в любви начинается осознаваться Л. -художником как измена любви, т.е. предстает не столько как частный факт, а искажение самой ее сущности. Характерные примеры такого отношения к любви обнаруживаются в любовном лирическом цикле к Н.Ф. Ивановой, в котором упреки часто сменяются обобщениями. Так, в строфе: «Не ты, но судьба виновата была,/ Что скоро ты мне изменила,/ Она тебе прелести женщин дала,/ Но женское сердце вложила», выражения «судьба», «прелести женщин», женское сердце представляют проблематику любви, общую для всех; или восклицание «Я не унижусь пред тобою!» означает не то, что лирический герой отказывается унизиться перед разлюбившей его женщиной, а невозможность унизить и предать чувство как таковое. Страдание Владимира Арбенина в драме «Странный человек» от измены Натальи Федоровны Загорскиной усиливается романтическим открытием, что в женщине ангельское, идеальное начало поглощается ее приземленной сутью. Такова же любовная ситуация в «Вадиме», где Ольга последовательно представлена в двух ипостасях этот образа: идеальной девы и земной девушки. Художественная интерпретация отмеченного феномена в любви нашла свой сюжетный инвариант раннего творчества Л. в «Азраиле»: встреча идеального, бессмертного духа и земной, смертной девушки.

Отмеченный тип любовного конфликта присущ природе творчества Л., его разработка началась с первой редакции поэмы «Демон»; ее сверхзадача – изобразить раскаяние Демона. Л. избирает единственную возможность раскаяния: Демон должен обрести любовь, в ней обратиться к добру и вернуться к Богу. Таким образом любовь получает у Л. наивысший статус, соотносимый с Новозаветным откровением «Бог есть любовь» (Первое послание Иоанна, 4:8). Показательно, что в редакциях I-V поэмы Демон «блуждал под сводом голубым», а начиная с VI редакции – «летал над грешною землей», Не менее значимым, однако, является тот литературный факт, что обретение Демоном любви, обращение к добру, возвращение в лоно Божье должно и может произойти только на «грешной земле.

Измена остается ключевым сюжетным фактором и во втором периоде творчества, хотя предстает в разных ракурсах. В «Маскараде» Арбенина преследует морок измены, его заблуждение не следствие ошибки, а проявление всеобщего страха и недоверия, изгоняющих любовь из мира. Ни в «Маскараде», ни в драме «Два брата» нет образа идеальной любви как коррелята несовершенной любви человека. В последней, как начатом в 1836 г. романе «Княгиня Лиговская», основанием сюжета служит биографическая история. Замужество Варвары Лопухиной за Бахметевым в мае 1835 г. не явилось для Лермонтова ударом, вызывающим острую боль и бурную реакцию, как «живая» измена, а ожидаемым итогом, точкой в последовательном разочаровании. Событие не стало для Л. внезапным, что в какой-то мере объясняет «лирическое молчание» поэта в ответ на него. Крах любви, объединяющий произведения 1835-1836 гг., не означает, тем не менее, отказа от нее, это было созерцание жизненного факта, который необходимо было осмыслить и найти ответ экзистенциального плана, что, безусловно, требовало нового «напряжения сил». Так, в «Княгине Лиговской» содержание любовного конфликта по сравнению с «Вадимом» значительно усложнилось, т.е. пространство любви героя романа стала объемнее, емче и многообразнее, и его структура отразила весьма стройную, продуманную группу идей относительно отношений мужчины и женщины в светском обществе. Главные героини романа – Вера Дмитревна Лиговская, Лизавета Николаевна Негурова и Варенька, сестра Печорина – призваны представить три грани любви: измена, суета, надежда. Мотив измены, бывший единственно актуальным ранее в творчестве Л., достиг вершины, предела напряженности и потребовал концептуального разрешения, что должно было составить содержание незавершенного романа. И хотя основные акценты в описании препятствий осуществления любви были определены и неколебимая вера в нее заявлена, недоставало идеи, художественного принципа их примирения. Первым произведением в этом направлении стало ст. «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» 1837 г., исполненное высокого молитвенного смысла: любимая выходит замуж, она потеряна навсегда, но любовь как мировая сущность жива; выделение в образе любимой двух ипостасей (выходящей замуж девушки и «девы невинной», вручаемой Матери Божьей) говорит уже не о традиционном противопоставлении Неба и Земли, но о создании многомерного и емкого действительного мира, в котором любовь материальная и любовь бесплотная равно реальны.

В зрелом творчестве Л. начинает определяться четкий принцип: в основе любого повествования о любви лежит ясное представление об идеале, что позволяет художнику упорядочить частные, поверхностные, возможно случайные, любовные ситуации. Любовь, освобожденная от психологических, личностных, драматических наслоений, модифицирующих ее суть, становится, начиная с 1837 года, своего рода ориентиром для Л. Так, каждая из любовных коллизий в «Герое нашего времени» содержит типологическую версию «неидеальности» земной любви; эти версии в романе носят системный характер. Сказка «Ашик-Кериб», записанная в том же году, безупречно выполняет роль «высокого ориентира» для Л.-прозаика.

Во «французских» фразах Грушницкого и Печорина звучат слова, называющие три типа отношений, т.е. в повести актуализируется система смыслов, представленных понятиями ненависть – презрение – любовь (в такой последовательности они выступают в рассматриваемых фразах). Анализ повести показывает, что с любовью в ней связаны идеи о бытии как факте провиденциальном, ненависть отрицает бытие, а презрение есть среда и пространство существования человека от крайнего высокомерия до жалчайшего ничтожества. Слова «любовь», «ненависть», «презрение», впервые произнесенные по-французски, в дальнейшем получают «русское» содержание. Отношения любовь – ненависть представляют глубинную структуру смысла повести, атмосферой презрения проникнут «внешний» сюжет.

В «Герое нашего времени» Л. превозмог искушение искать любовь в сколько-нибудь релевантных жизненных формах, т.е. среди пяти типов любовного конфликта («проявление стихийных сил», «столкновение особей человеческого рода», «социально-психологическая коллизия», «брачный союз», «иррациональная любовь»), а обратился к самой сущности любви, мысль о которой будет высказана в 1841 г. в последней строфе «Выхожу один я на дорогу:

Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.[II; 209]

p.Это единственные строки в мировой литературе, в которых художественными средствами создается образ вечной жизни, достигаемой вечным научением любви. Что касается их автора, то они говорят о твердости веры Л. в любовь. За несколько месяцев до их создания Л. сделал в «Штоссе» следующее признание, наделив таким же упорством в стремлении к любви последнего героя своей прозы – Лугина: «…он старался осуществить на холсте свой идеал – женщину-ангела; причуда понятная в первой юности, но редкая в человеке, который сколько-нибудь испытал жизнь». Таким образом, Л., несмотря на не отпускающее душу безочарование, по-прежнему не оставляла надежда на обретение любви.

Лит.: 1) Киселева И.А. Творчество М.Ю. Лермонтова как религиозно-философская система: Монография. — М.: Московский государственный областной университет, 2011. – 224с.; 2) Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. — М., Л.: Наука, 1964. – 266 с.; 3) Москвин Г.В. Смысл романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». – М.: МАКС Пресс 2007. – 204с.

Г.В. Москвин