СТИЛЬ ЛЕРМОНТОВА.

Индивидуально-авторская манера письма Л. (идиостиль) в поэзии стала основополагающей для формирования в его творчестве разновидностей художественного функционального стиля. Эмоциональный, эмоционально-ораторский и реалистический стили определили суть стилевой стороны творчества Л.

В эмоциональном стиле Л. усилена эмоциональная напряженность передаваемого поэтом и переживаемого героем содержания, идущая от влияния «романтической культуры художественного слова» (В.В. Виноградов). Страстность, чувственность, внутреннее напряжение и тайная исповедь передаются особыми приемами в использовании языковых единиц и эмоционально окрашенными языковыми средствами. Для Л. важным является не точность, лаконичность отдельного слова, а эмоциональный эффект поэтической речи. Эмоциональным стилем написаны такие произведения, как: «Выхожу один я на дорогу», «Молитва», «Сосед», «Памяти А.И. Одоевского», «И скучно и грустно», «Письмо», «Стансы», «Мое грядущее в тумане», «Песня», «Звуки», «К приятелю», «Кинжал» и др., а также некоторые отрывки из поэм «Мцыри», «Демон», «Измаил Бей».

Основу эмоционального стиля составляют отвлеченные имена существительные и глаголы состояния, отношения и свойства. Эти единицы языка в эмоциональном стиле используются Л. не только как средство номинации и предикации, но и как изобразительно-выразительное средство. У Л. есть ст., написанные только посредством отвлеченных слов, конкретные же слова в подобных контекстах развивают оттенок абстрактного значения. Например, ст. «Есть речи — значенье» (1840 г.)Большинство слов в этом ст. являются отвлеченными (значенье, волненье, безумство, желанье, разлука, свиданье и др.), под их влиянием оттенок абстрактности развивают слова: звук — в контексте выражения как полны их звуки безумством желанья это не материально выраженная единица речи, а сам процесс говорения, вызывающий у читателя безумство желанья; слово не единица лексического уровня языка с определенным номинативным значением, а взволнованная, эмоциональная речь, рожденная из пламени и света. Обобщенный характер синтаксической конструкции и где я ни буду сообщает оттенок абстрактности конкретным словам в храме, средь боя. Общей приподнятости, эмоциональности стиля способствуют глаголы с отвлеченным значением внимать, не встретить (ответа), услышать (слово — речь), броситься (из битвы) и др.

В эмоциональном стиле Л. особое место среди слов признакового характера занимает эпитет. Как изобразительно-выразительное средство поэтической речи эпитет, несомненно, является одним из приоритетных эмоциональных средств русского языка. У Л. эпитет, в отличие от других писателей и поэтов первой половины ХIХ века, носит субъективно-оценочный характер. Посредством его поэт передает разную степень оценочности признака или действия предмета, лица. Она может быть положительной, отрицательной и нейтральной. Для лермонтовского эмоционального стиля характерна иносказательность передаваемого содержания, сопровождаемая олицетворением, сравнением, параллелизмом.

Эмоциональная сторона художественного текста организуется за счет использования Л. сравнений. Сравнение как изобразительно-выразительное средство поэтического текста носит у поэта глубоко индивидуальный характер. Сравнение расширяет семантический объем слова:

Я знал одной лишь думы власть.
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской <…> [IV; 151];

усиливает эмоциональную сторону синтаксической конструкции:

То не был ангел-небожитель,
Ее божественный хранитель:
Венец из радужных лучей
Не украшал его кудрей.
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик — о нет!
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, — ни мрак, ни свет!.. [II; 384];

углубляет формирование образа:

Люблю, когда, борясь с душою,
Краснеет девица моя:
Так перед вихрем и грозою
Красна вечерняя заря <…> [I; 77];

участвует в создании характера эмоциональной стороны предмета изображения:

<…> И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран! [IV; 153] и т.д.

Эмоциональную сторону контекста усиливает взаимообратимость сравнений:

<…> Тогда, чело склонив к сырой стене,
Я слушаю — и в мрачной тишине
Твои напевы раздаются.
О чем они — не знаю; но тоской
Исполнены, и звуки чередой,
Как слезы, тихо льются, льются…

И лучших лет надежды и любовь —
В груди моей все оживает вновь,
И мысли далеко несутся,
И полон ум желаний и страстей,
И кровь кипит — и слезы из очей,
Как звуки, друг за другом льются.[II; 91]

В эмоциональном стиле Л. использует нечеткие, размытые синтаксические конструкции, в структуре которых отсутствуют необходимые члены предложения, отчего иногда невозможно определить место главных и второстепенных членов предложения по отношению друг к другу. Как правило, в таких конструкциях наблюдается перечисление слов одной части речи с разной функциональной значимостью.

Например, в первой строфе ст. «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…») отсутствует сказуемое при подлежащем я, оно появляется только во второй строфе — молю, где оно является текстообразующим средством уже другого контекста — от этого синтаксическая конструкция первой строфы размыта, неопределенна с грамматической точки зрения. В ст. наблюдается перечисление слов, относящихся к разным частям речи: частицы не (не о спасении, не перед битвою, не с благодарностью); предлога за (за свою душу, за душу странника); предлога в (в утро ли шумное, в ночь ли безгласную). Повторяющееся слово ли (срок ли приблизится, в утро ли шумное, в ночь ли безгласную) выполняет разные функции; в первом примере оно является союзом, соотносимым с союзом если, в двух других — с союзом или.

Таким образом, опираясь на пушкинские традиции организации поэтического текста, Л.в открыл новые законы в отборе эмоциональных языковых средств, ему «…удалось произвести синтез разнообразных и в то же время наиболее ценных достижений романтической культуры художественного слова и создать на основе этого синтеза оригинальный стиль эмоциональной исповеди — в сфере лирики и драмы и глубокий стиль психологического реализма — в области как стихового, так и прозаического повествования» [3].

Ораторский, или эмоционально-ораторский стиль, а также декламационный стих, «железный стих», по определению самого Л., призван был выражать не только сильнейшие личные чувства, но и политический протест против существующих порядков мироустройства, борьбу с современным обществом, недовольство сложившимся традициями между человеком и государством. «Он стремится вложить в запас литературной фразеологии, в систему форм синтаксического построения, средств стиховой организации, в арсенал риторических приемов, вообще в национальную культуру художественного слова более современную конкретно-бытовую содержательность, усилить идейную насыщенность стиля и эмоциональное разнообразие» [3], — пишет В.В. Виноградов об ораторском стиле Л.

Ораторским стилем написаны такие произведения Л., как: «Смерть поэта», «Дума», «Поэт», «Как часто, пестрою толпою окружен», «Последнее новоселье», «Прощай, немытая Россия», «К Д….ву», «Жалобы турка», «Гляжу на будущность с боязнью»; «Не верь себе», «Настанет день — и миром осужденный», «И скучно и грустно», а также отрывки из поэм «Мцыри» и «Демон» и др. В произведениях ораторского стиля Л. усиливает не только эмоциональную сторону стихотворной речи, но и ее идейную мотивировку.

Отвлеченная лексика передает обеспокоенность поэта судьбой личности в обществе, судьбой своего поколения: честь, молва, месть, обида, похвала, судьба, потеха, мучение, спасение («Смерть поэта»); бремя, познание, бездействие, путь, добро, зло, наслаждение, холод, слава, насмешка («Дума»); порок, назначенье, власть, благоговенье, дух, обман, мир, мщенье, презренье («Поэт»); будущность, боязнь, тоска, казнь, душа, избавленье, упование, страсть, надежда, бытие («Гляжу на будущность с боязнью») и др.

Эмоционально окрашенные и вопросительные предложения создают фон скрытой полемики:

А вы что делали, скажите, в это время,
Когда в полях чужих он гордо погибал?
Вы потрясали власть избранную, как бремя,
Точили в темноте кинжал! [II; 183];

ораторскую интонацию:

Погиб Поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!.. [II; 84];

тон возмущения:

Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар? [II; 84].

Эмоциональность вопросительных предложений возрастает при повторении в их структуре однотипных выражений и синтаксических конструкций:

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?.. [II; 85].

Слова признакового характера — прилагательные, причастия, наречия, формы сравнительной степени, приложения — передают отношение автора к изображаемым событиям:

Один, — он был везде, холодный, неизменный,
Отец седых дружин, любимый сын молвы,
В степях египетских, у стен покорной Вены,
В снегах пылающей Москвы! [II; 183];
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник нéзваную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!.. [II; 137];

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка <…> [II; 138].

Оценочный эпитет в обличительном ораторском стиле является отрицательно окрашенной единицей: посредством его Л. усиливает свое негативное отношение к окружающему миру: мелочных обид, пустых похвал, жалкий лепет, пустое сердце, свет завистливый и душный, клеветникам ничтожным, словам и ласкам ложным, обманутых надежд, надменные потомки, жадною толпой («Смерть поэта»).

Однако основным обличительным средством ораторского стиля Л. является метафора. «Лермонтов пишет формулами, которые как будто гипнотизируют его самого, — он уже не ощущает в них семантических оттенков и деталей, они существуют для него как абстрактные речевые образования, как сплавы слов, а не как их сопряжения. Ему важен общий эмоциональный эффект…» [5], — пишет Б.М. Эйхенбаум. Новизна образно-метафорического словоупотребления связана с развитием в творчестве Л. новых, неизвестных ранее эффективных приемов ораторской речи, в основе которых лежит отбор и сочетание единиц русского общенационального языка для изображения нового содержания.

Эмоционально-ораторская сторона текста усиливается противопоставлением одного изображаемого предмета или действия другому. Антитеза, выступая ярчайшим обличительным средством в ораторском стиле Л., сообщает эту черту всему контексту — он становится декламационно организованным и стилистически предельно окрашенным. Например:

Погиб Поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
А вы, надменные потемки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов [II; 84–86];

Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты его паденья час! [II; 113];

Но скучен нам простой и гордый твой язык,
Нас тешат блестки и обманы <…> [II; 119];

<…> При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски <…>
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные все места: высокий барский дом <…> [II; 136–137];

Ты жалкий и пустой народ!
Ты жалок потому, что вера, слава, гений,
Все, все великое, священное земли,
С насмешкой глупою ребяческих сомнений
Тобой растоптано в пыли <…>
<…> он явился с строгим взором,
Отмеченный божественным перстом,
И признан за вождя всеобщим приговором,
И ваша жизнь слилася в нем <…> [II; 182].

Реалистический стиль, или стиль предметной точности слов («Тамбовская казначейша», «Соседка», «Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», «Вадим», «Герой нашего времени», «Сашка», «Княгиня Лиговская», отрывки из поэм «Мцыри», «Измаил-Бей» и др.), берет свое начало в творчестве А.С. Пушкина. То же использование точности и меткости значения слов:

Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел. [II; 82];

та же конкретика изображаемых событий:

Стада теснились и шумели,
Арбы тяжелые скрыпели,
Трепеща, жены близ мужей
Держали плачущих детей,
Отцы их, бурками одеты,
Садились молча на коней,
И заряжали пистолеты,
И на костре высоком жгли,
Что взять с собою не могли! [II; 157];

те же характеры и образы, требующие детализации в описании их внешности, внутреннего мира, действий: Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. [VI; 243];

та же объективность и простота в изображении: Тамбов на карте генеральной

Кружком означен не всегда;
Он прежде город был опальный,
теперь же, право, хоть куда.
Там есть три улицы прямые,
И фонари, и мостовые,
Там два трактира есть, один
«Московский», а другой «Берлин». [IV; 118–119] и т.д.

Однако реалистический стиль Л. рядом особенностей отличается от реалистического стиля А.С. Пушкина. Во-первых, в нем происходит фольклоризация художественного стиля. Во-вторых, он отражает освоение русским литературным языком разговорно-просторечных элементов. В-третьих, в реалистическом стиле Л. превалирует психологический фактор в изображении картины мира.

Фольклоризация художественного стиля наиболее ярко отражена в произведениях Л. «Бородино», «Песня про купца Калашникова…». Изучая произведения устного народного творчества (былины Кирши Данилова), Л. их не копировал, а на новой основе, в духе нового времени создавал шедевры новой русской литературы. «Его произведения, будучи органически пронизаны народной поэтикой, тем не менее остаются созданиями высокого литературного мастерства, присущего поэтуреалисту Х1Х в.» [4]. Новизна касалась и идейно-художественной стороны, и образов, и использования единиц русской речи. Например, можно провести параллель между купцом Калашниковым («Песня про купца Калашникова…») и Пушкиным («Смерть поэта»): и тот, и другой защищали честь своих оскорбленных жен, честь своих семей; и тот, и другой погибли. Эта идейная близость двух разных произведений Л. наложила отпечаток на формировании образов, мотивации поступка героев, конечном исходе сюжета произведений, однако средства выражения и изображения в песне и ст. — разные.

«Песня про купца Калашникова…» построена в соответствии с образцами русских былин: она имеет запев, зачин, повествование и исход. Запев начинается с обращения («_Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!»), знакомит читателя с историческим лицом и предметом изображения («Про тебя нашу песню сложили мы, Про твово любимого опричника Да про смелого купца, про Калашникова…»_), вводит читателя в историческое время («Мы сложили ее на старинный лад, Мы певали ее под гуслярный звон И причитывали да присказывали»), запев дает оценку исполнению песни гуслярами и выражает надежду на получение награды за исполнение («Православный народ ею тешился, А боярин Матвей Ромодановский На чарку поднес меду пенного, а боярыня его белолицая Поднесла нам на блюде серебряном Полотенце новое, шелком шитое») [IV; 101]. Зачин начинает повествование, в котором описывается начало пира у царя Ивана Васильевича:

Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич. [IV; 101]

В повествовании излагается сюжет, в нем строго выдерживаются приемы・ использования языковых единиц в русских былинах, а также композиция и стиль изложения. Исход «Песни…» не связан с повествованием: в нем восхваляется певческое искусство гусляров, слава слушателям и надежда исполнителей на вознаграждение:

Гей вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно начинали — красно и кончайте,
Каждому правдою и честью воздайте.
Тороватому боярину слава!
И красавице боярыне слава!
И всему народу христианскому слава! [IV; 116–117]

Изобразительно-выразительная сторона «Песни про купца Калашникова…» соответствует канонам былинного русского эпоса. Здесь обнаруживаются: постоянные эпитеты (солнце красное, тучки синие, меду пенного, вина красного, удалой боец, дума крепкая, буйную головушку, брови черные, золоченый ковш и др.); сравнения (затряслась, как листочек осиновый; ходит плавно — будто лебедушка; твои речи — будто острый нож; как заря на небе божиим_); параллелизмы (По одном из нас будут панихиду петь, И не позже как завтра в час полуденный; И один из нас будет хвастаться, С удалыми друзьями пируючи…); тавтологические единицы (диво дивное, плачем плачут, пир пировать, шутку шутить, вольной волею, клич кликать_); повторы слов, относящихся к одной части речи (Перед кем покажу удальство свое? Перед кем нарядом похвастаюсь?; Мои очи слезные коршун выклюет, Мои кости сирые дождик вымоет; И приходит он в свой высокий дом, И дивится Степан Парамонович); повторы фрагментов текста, создающие замедление развития сюжета (Не оставь лишь малых детушек, Не оставь молодую вдову, Да двух братьев моих своей милостью); единоначатие (Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич, Аль ты думу затаил нечестивую? Али славе нашей завидуешь? Али служба тебе честная прискучила?) и т.д.

В «Песне про купца Калашникова…» элементы живой речи занимают одно из основных средств построения диалога, демонстрируя дух времени, территориальную привязанность действия, дифференциацию речи персонажей. Их системная организация проявляется в использовании слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами (лебедушка, голубушка, головушка, седельце, по кровелькам, перстенек, зеркальцо, тучки); глаголов 2-го спряжения с окончаниями —ут, —ют (смотрют, разделют, ходют, расходются); возвратных глаголов с частицей —ся (подтянуся, постараюся, не вернулася, шаталася_); приставочных глаголов (_прозываешься, поистратилась, восплакалась, возговорил); инфинитива с суффиксом —ть (поднесть, несть); деепричастий с суффиксами —учи, —ючи (распеваючи, смеючись, играючи, пируючи_). В синтаксисе предпочтение отдается простым (Уж потешьте вы доброго боярина И боярыню его белолицую!), сложносочиненным (_Не накрыт дубовый стол белой скатертью, А свеча перед образом еле теплится) и бессоюзным конструкциям (Вот молча оба расходятся, — Богатырский бой начинается); вопросительные предложения придают контексту эмоциональность, динамичность и разговорный характер.

Разговорно-просторечный характер единиц живой речи в творчестве Л. функционально оправдан. Они используются как средство исторической стилизации:

Ай, ребята, пойте — только гусли стройте!
Ай, ребята, пейте — дело разумейте!
Уж потешьте вы доброго боярина
И боярину его белолицую! [IV; 105];

как средство речевой характеристики героя: Когда я [Максим Максимыч — вставка наша] был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт нá-веселе, да уж и досталось нам <…> [VI; 208];

как средство опрощения книжного стиля и перевода его в план разговорной стихии: До девятнадцатилетнего возраста Печорин жил в Москве. С детских лет он таскался из одного пансиона в другой и, наконец, увенчал свои странствования вступлением в университет, согласно воле своей премудрой маменьки. [VI; 154];

как средство лирической поэтизации: — Поверьте, княгиня, что я никогда не забуду приятных минут, которые позволили вы мне провесть в вашем обществе; прошу вас не сумневаться: я исполню все, что будет зависеть от меня <…> [VI; 179];

как средство иронии: — Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной? — сказал он довольно небрежно и не глядя на меня. — Где нам, дуракам, чай пить! — отвечал я ему, повторяя любимую поговорку одного из самых ловких повес прошлого времени, воспетого Пушкиным. [VI; 300];

как оценочное средство:- Господа! — сказал он, — это ни на что не похоже. Печорина надо проучить! Эти петербургские слетки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! [VI; 311] и т.д.

Олитературивание живой речи наиболее ярко проявилось в ст. «Бородино», где «солдатское просторечие» (В.В. Виноградов) и простонародная стихия настолько органично вплетены в контекст изложения и изображения, что они не воспринимаются как стилистически сниженные единицы речи.

Народно-эпическое повествование о Бородинском сражении в рассказе старого солдата изложено «простым» языком, но насколько этот язык правдив, объективен, красочен! «Что же до «Бородина», — это стихотворение отличается простотою, безыскусственностию: в каждом слове вы слышите солдата, язык которого, не переставая быть грубо простодушным, в то же время благороден, силен и полон поэзии» [2], — писал В.Г. Белинский.

Близкие по своим результатам процессы фольклоризации литературного языка и олитературивание живой речи осуществились благодаря созданию Л. реалистических и обобщенных образов. «Весь его рассказ, — писал С.Н. Дурылин, — не о себе, а о других; он тонет в единой солдатской массе: «на наш редут», «перед нами», «Наш бой», «считать мы стали раны» — с глубоким реализмом Л. рисует бой, а не бойцов или бойца, изображает общее, а не частное» [3]. На смену изображения декоративных картин стилизованными средствами русского языка в духе романтической народности приходит реалистическое изображение деталей быта и обихода, черт облика и характера героя, его действий и поступков.

Реалистическому стилю Л. присуще изображение сложных «психических коллизий и раздумий сильной рефлектирующей личности» (В.В. Виноградов), внутреннего мира героя в пространстве и времени — «Герой нашего времени».

Значение Л. для становления и развития современного русского языка велико и продуктивно. Именно в развитии поэтического языка творчества Л., его стилей (эмоционального, ораторского) идет прямая линия к творчеству Некрасова, а своей прозой (стиль предметной точности слов) Л. подготовил путь в литературе писателям-реалистам Тургеневу, Толстому, Достоевскому. «Каждый вновь появившийся великий писатель, — писал В.Г. Белинский, — открывает в своем родном языке новые средства выражения для новой сферы созерцания <…> В этом отношении, благодаря Лермонтову, русский язык далеко продвинулся вперед после Пушкина, и таким образом он не перестанет продвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси появляться великие писатели» [1].

Лит.: 1) Белинский В.Г. Грамматические разыскания В.А. Васильева. — Полн. собр. соч., т, 9. — М.: Изд. АН СССР, 1956. — С. 224–225; 2) Белинский В.Г. Стихотворения М. Лермонтова. — Собр. соч. в 3-х томах., т. 1. — М.: ОГИЗ, 1948. — С. 654; 3) Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка ХVII — ХIХ веков. — М.: Высшая школа, 1982. — С. 299, 306, 318; 4) Мещерский Н.А. История русского литературного языка. — Изд-во Ленинградского университета. — 1981. — С. 217; 5) Эйхенбаум Б.М. Лермонтов. — Л.: Гос. изд-во, 1924. — С. 97.

К.А. Войлова