УЛЫБКА.

В пространстве художественного текста Л., как поэтического, так и прозаического, существует обозначенная улыбкой антиномия духовного и материального, внешнего и внутреннего человека. Семиотическая единица улыбка / смех имеет в портретном дискурсе Л. несколько значений, объединяемых функцией «смеха как мировоззрения» [3, 7–71], в котором существо смеха связано с раздвоением: Гость 3: Поверьте, веселость в обществе очень часто одна личина; но бывают минуты, когда эта самая веселость, в боренье с внутреннею грустью, принимает вид чего-то дикого; если внезапный смех прерывает мрачную задумчивость, то не радость возбуждает его; этот перелом доказывает только, что человек не может совершенно скрыть чувств своих [«Странный человек» V, 362]. Автор и его герой отличают этикетную улыбку как необходимую поведенческую реакцию в обществе, в котором они чувствуют себя отверженными: Где несчастливцы? На всех лицах я встречаю только улыбки! Одна я страдаю, одна я плачу <…> [«Странный человек» V; 442]; <…> в столице все залы схожи между собою, как все улыбки и все приветствия <…> [«Княгиня Лиговская» VI; 277].

Коммуникативная роль улыбки — знака приятия «другого» — низводится до насмешки, осмеяния как знака антипатии или враждебности, досады, горечи, разочарования в обществе. Речевая норма коммуникативного фрагмента (добрая, ласковая, нежная, сердечная улыбка) у Л. нарушается, создавая, вопервых, отрицательную авторскую (персонажную) оценку (коварная, злобная, самодовольная и т.д. улыбка): Арбенин: Видал я много рож, а этакой не выдумать нарочно; /Улыбка злобная, глаза … стеклярус точно <…> [«Маскарад» V, 479]; а во-вторых, идеализированный романтический образ «ангела красоты» (Как милы мне твои улыбки золотые [«Ребенку» II; 145]; <…> Созданье слабое, но ангел красоты: Твоя любовь, улыбка, взор, дыханье [«Маскарад» V; 532]).

Концепт улыбка представлен лексикой именной (улыбка, насмешка_), глагольной (улыбнуться_), наречной (насмешливо, злобно_), метафорическими и метонимическими конструкциями (скривить рот, улыбка змеилась, лукавые уста. — И по устам змеилася улыбка_. [М.Ю. Лермонтов. Сказка для детей (1840) IV; 274]), фразеологизмами (по лицу блуждала улыбка) авторскими ремарками (улыбаясь) и развернутыми портретными описаниями в прозе. В поэзии улыбка — романтический символ, в прозе и драмах — прием образной характеристики страсти, углубленного психологизма, двойничества. Словесный образ смеющегося или улыбающегося человека — прототипическая перцептивная схема, с помощью которой зримо виден целостный облик, даже при отсутствии точных внешних портретных признаков в высказывании. Например: Когда же через шумный град / Я пробираюсь торопливо, / То старцы детям говорят / С улыбкою самолюбивой <…> [«Пророк» II; 196].

Личность в произведении Л. нуждается в оценке, а не в описании, поэтому из взгляда и улыбки часто создается аксиологическая загадка. Например: Вера. Какая-то насмешливая улыбка — я боюсь говорить с ним. — Князь. Какое предубеждение — напротив, у него в улыбке-то именно есть что-то доброе, простое… я его раз видел, а уж полюбил… а ты? [«Два брата» III; 689]; Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону [„Герой нашего времени“ VI; 482]. Персонажи, наделяемые авторской отрицательной оценкой, — это внешние люди. Их улыбка — деталь портретной характеристики, сопровождаемая звукорядом (шепотом, хохотом, шумными действиями) и заметными жестами. Сравните: <…> но она быстро отвернулась, сказала что-то толстому господину, тот захохотал и громко произнес: «О да! » [«Княгиня Лиговская» VI; 279]; Рыжий господин с крестами значительно улыбнулся и проглотил три трюфели разом [«Княгиня Лиговская» VI; 309]. Тот же прием «остранения», или нанизывания наблюдаемых психологических реакций, используется Л. при создании образа внутреннего человека, через восприятие второстепенного персонажа или стороннего рассказчика. Сравните: Ведь он всегда таков; то шутит и хохочет; то вдруг замолчит и сделается подобен истукану; и вдруг вскочит, убежит, как будто потолок проваливается над ним [«Странный человек» V; 380]. Герои, близкие автору, например Печорин, лишены шума, стремятся к внутреннему, невидимому смеху: В последних словах было такое женское нетерпение, что я невольно улыбнулся; к счастию, начинало смеркаться <…> [«Герой нашего времени» VI; 584]; Я внутренно улыбнулся [«Герой нашего времени» VI; 534].

Персонаж, отмеченный положительной авторской оценкой, — человек внутренний: мыслящий, сверхчувствительный, оценивающий, отверженный, судия, пророк, — наделяется исключительно улыбкой и взглядом. Таким образом, создание смеховой ситуации резко отделяет два типа персонажей — внешнего и внутреннего: Она насмешливо улыбнулась, барон захохотал, и Печорин на него взбесился [«Княгиня Лиговская» VI; 284].

Смех и улыбка входят в дихотомическую пару взгляд/глаза и рот (в поэзии — уста) и создают субъективное визуальное суждение об образе личности. Это наиболее информативно для восприятия целостного образа человека, в отличие от лба, носа, ушей и т.д., фиксация которых обладает специфической информативностью: «Глазами и ртом именно дается художником идея изображаемого лица» ==[4; 41). По стилевой традиции главные герои наделены этими признаками прямо, второстепенные и уничижительные косвенно или вовсе лишены их. Персонажи, лишенные индивидуального взгляда, улыбки и выражения лица, могут быть названы типизированными, они образуют социальный фон для изображаемого Из множества констант изображения лица герой Л., «внутренний» человек, объединяет улыбку /смех и глаза /взгляд как одно целое. Например: А много ли хотел я от любви твоей? /Улыбку нежную, приветный взгляд очей [«Маскарад» V; 640], Твоей улыбкою, / Волшебными глазами / Порабощен мой дух / И скован, как цепями <…> [«Сонет» II; 31]; <…> толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то <…> [«Княгиня Лиговская» VI; 230], И так пожертвовал я годы / твоей улыбке и глазам [«К***. Я не унижусь пред тобою» II; 19]. К собственно активно используемой поэтической фразеологии относится выражение улыбка глаз (каких?): <…> Тебя не встретит средь родных долин, / Ты сам сказал, улыбка милых глаз <…> ==[«Прощанье. Не уезжай, лезгинец молодой» [II; 9]; Пять лет протекут: ни лобзаньем, /Ни сладкой улыбкою глаз / К себе на душистое ложе / Опять не заманишь ты нас. [«К Нэере» I; 222]. Так же создан Л. и визуальный образ Демона: Улыбки горькие и очи / Безвестные слезам и сну [«Мой демон» I; 291].

Используя сочетание двух констант — улыбка — рот (уста), — Л. создает экспозиционный минимум портрета, отражающего авторскую психологическую оценку личности. Например: Мой сон переменился невзначай: / и оба, оба / Старалися довольными казаться, / Однако же на их устах улыбка, / Едва родившись, томно умирала («Мой сон переменился невзначай» [I; 190]); Улыбка странная застыла, / Мелькнувши по ее устам [«Демон: Восточная повесть (1841)» IV; 317]; И быстро на устах раба, / Как будто тайная борьба / В то время совершалась в нем, / Улыбка вспыхнула — потом / Он очи на небо возвел, / Вздохнул и смолк [«Боярин Орша (1835– 1836» IV; 11]; С бесцветных уст, как слабый призрак сна, / Последняя улыбка исчезала <…> [«Аул Бастунджи» III; 370].

Улыбка выражает категории телесности, морали, красоты, интеллекта. Определим эстетический идеал с позиции «чувственной телесности личности» С. Булгакова, считавшего, по известной христианской традиции, что описание в искусстве задается «триипостасным образом, живущим в человеке», и «чем больше мы углубляемся в его недра, тем полнее постигаем эту тайну своего бытия. <…> Тройственный состав души: воля, ум и чувство, — добро, истина и красота, в своей нераздельности” [1; 249]. Следовательно, поиск портретного содержания интерпретируемых образных констант направлен Л. на способ выражения названных внутренних характеристик во внешнем облике. Словесный портрет Печорина отражает фактически все названные ипостаси, т.е. телесность с позиции романтического идеала, волю, ум, чувство. Обратим внимание на роль улыбки в описании (идеализированный образ): «_С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское_ [«Герой нашего времени» VI; 458]. В художественных целях может доминировать одна из ипостасей: либо их контаминации: либо воля и добро, либо ум и чувство, либо красота и чувство. В лермонтовском описании в прозе обычно доминируют воля и чувства: Картина эта была фантазия, глубокая, мрачная. Лицо это было написано прямо, безо всякого искусственного наклонения или оборота, <…> — казалось, вся мысль художника сосредоточилась в глазах и улыбке. <…> Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски; испытующий комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая [«Княгиня Лиговская» VI; 236]. Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи [«Герой нашего времени» VI; 640].

Улыбка наделяется не постоянной, а временной характеристикой, весь фрагмент — динамичностью. Ведомый психологической доминантой, автор создает портретные фрагменты в повествовательном дискурсе, воспринимаемые нами «сейчас» или «в ту минуту». Герой с улыбкой может совершать множество действий: кланяться (Жорж важно встал и поклонился с насмешливой улыбкой <…>) [«Княгиня Лиговская» VI; 234], говорить, протягивать руку, убегать и т.д. Л. создает целую коллекцию предикатов — от общеязыковых до индивидуально-фразеологических: улыбка появляется, просияла, играет, расцветает [«Маскарад»], пробегает [«Княгиня Лиговская»], родится, умирает [«Видение»], восхищает [«Стансы»].

Поскольку визуализация улыбки объективирует внутренний мир субъекта (мысли, чувства, отношения, волеизъявления), в структуру словесного образа входят следующие компоненты: оценочный компонент, например, захихикал — насмешливо засмеялся, ухмылялся — выражала презрение_, волеизъявительный (распирало от смеха, не мог удержаться от смеха, не сдержал улыбки, принялся смеяться, льстиво улыбался, выразил готовность улыбнуться_), интеллектуальный (скалил зубы — намек на животную ограниченность эмоции, хитро усмехнуться — образный намек на простодушие, ограниченность собеседника, задуматься улыбаясь, по лицу пробегала улыбка — образ глубокой внутренней работы ума). Все признаки улыбки располагаются в семантическом поле «эмоциональное отношение». Визуальные признаки улыбки складываются в поэзии и прозе Л. в несколько интерпретационных смысловых зон: эстетический идеал, одиночество, антипатия, враждебность. Они выражаются обыкновенно прилагательными, эпитетами. Эстетический идеал — улыбка младенческая, детская, розовая, святая, вечная. Например, <…> с улыбкой розовой, как молодого дня / За рощей первое сиянье [«Как часто пестрою толпою окружен» II; 122]; <…> улыбку я твою видал, / Она мне сердце восхищала <…> («Стансы к Д*** I; 211); Как милы мне твои улыбки молодые, И быстрые глаза, и кудри золотые <…> («Ребенку» [II; 145]). Одиночество: <…> на лице его (Вадима) постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную [«Вадим» VI; 6]; К чему волшебною улыбкой / Будить забвенные мечты? / Я буду весел, но — ошибкой: / Причину — слишком знаешь ты («Странный человек» [V; 383]). Антипатия, враждебность — злобная, гордая, самодовольная, надменная улыбка. Драгунский капитан: — И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, — да, трус! [«Герой нашего времени», VI; 587].

Двойничество проявляется в вынужденной гордой улыбке-маске. Смех — способность субъекта маскировать себя так, чтобы дать «человеку ощущение своей «сторонности», незаинтересованности в случившемся и происходящем» [6; 3]. Ср.: Княгиня улыбнулась ему той ничего не выражающей улыбкою, которая разливается на устах танцовщицы, оканчивающей пируэт [«Княгиня Лиговская» VI; 286]. Обычно Л. указывает на рефлексию героя, на то, что герой мучительно принуждает себя улыбаться: И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой [«Герой нашего времени» VI; 559–560]; Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку [«Герой нашего времени» VI; 621]; И мщенье, напомнив, что я перенес, / Уста мои к смеху принудит, / Хоть эта улыбка всех, всех твоих слез / Гораздо мучительней будет [«К ***. Не ты, но судьба виновата была» I; 275].

В портретном дискурсе романтической литературы обычно противопоставлены телесное и духовное начала человека, грубый, страшный смех и неземная, светлая улыбка. Так, знаку улыбки приписывается в художественном сознании «сопричастность к божественному началу, <…> мистическая радость», функция «отделения собственно человеческого существования от чего-то более значимого и высокого» [2; 178]. Такая идеальная, детская, безмятежная улыбка в портретных фрагментах связана с эволюцией страдания, что видно в портретной характеристике Печорина в романе. Л. Наделяет улыбку смеховым значением: адская улыбка («Странный человек» [V; 416]).

Улыбка — указание на дружелюбие или сердечное расположение, признак женственного начала, «улыбка-согласие, которой в мифах девушка отмечает и призывает своего избранника»; и смех — признак мужского, рыцарско-турнирного начала [2; 78]. Эту оппозицию Л. проводит в романе «Герой нашего времени» в отношениях всегда мило улыбающейся Мери и смеющегося, даже хохочущего Печорина.

В соответствии с романтической традицией улыбка лишена обыденной портретности. <…> углубления в лицах казались чернее обыкновенного; у каждого на челе было написано вечными буквами нищета! — хотя бы малейший знак, малейший остаток гордости отделился в глазах или в улыбке [«Вадим» VI; 6]; «C’est trop commun!» воскликнул бес державный / С презрительной улыбкою своей. [«Пир Асмодея» I; 249]. Однако в романе «Герой нашего времени» образы Максима Максимыча, драгунского капитана, Вернера вполне реалистичны, улыбка вписана в конкретное пространство.

Лит.: 1) Булгаков С. Первообраз и образ: сочинения в 2 т. Т.1. — СПб.; М., 1999; 2) Карасев Л.В. Философия смеха. — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. — 232 с.; 3) Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. — Л.: Наука, 1984. — 295 с.; 4) Флоренский П.А. Сочинения: В 4 т. — Т. 3(2). — М., 2000.

Н.В. Халикова