ВОЛЬТЕР (Voltaire, псевдоним; настоящее имя писателя Мари Франсуа Аруэ, Arouet) (1694–1778),
p. французский писатель и философ, один из вождей просветителей, поэт, драматург, прозаик, автор философских, исторических, публицистических сочинений, сделавших его властителем дум нескольких поколений европейцев [5].
В. родился в Париже в семье нотариуса, получил образование в иезуитском коллеже Людовика Великого, после чего, по настоянию отца, изучал юриспруденцию. Желание быть писателем приводит его в кружок аристократов-либертенов (вольнодумцев), где он читает свои стихи легкого, эпикурейского содержания и остроумные, иногда злые эпиграммы. За одну из них, в которой называет регента Франции Филиппа Орлеанского «кровосмесителем» и «отравителем», В. попадает на год в Бастилию (1717–1718), где пишет трагедию «Эдип» и начинает работать над эпической поэмой «Генриада» (оконч. 1728). Блестящая карьера В. как драматурга и поэта была прервана в 1726 г., когда после ссоры с аристократом де Роганом он снова попал на 5 месяцев в Бастилию, а затем вынужден был до 1729 г. жить в Англии. Там он познакомился с творчеством Шекспира и Мильтона, с английской философией и наукой (Бэкон, Локк, Ньютон), стал сторонником конституционной монархии английского образца и деизма — религиозно-философского учения, допускающего существование Бога только как первопричины мира и отрицающего его существование как личности и вмешательство Бога в жизнь природы и общества, а значит, отрицающего чудеса, откровение и т.д. Под влиянием деизма В. стал противником религиозного фанатизма, католической церкви («Ecrasez l’infame!» — «Раздавите гадину!» — его знаменитый афоризм о церкви), но не атеистом («Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать», — утверждал он (В. «Послания к автору книги о трех самозванцах» (1769)).
Преследуемый за вольнодумие, В. в течение около 15 лет скрывается от света в поместье своей подруги маркизы дю Шатле, несколько лет проводит в Пруссии, при дворе просвещенного монарха Фридриха II, отношения с которым закончились ссорой, 24 г. В. проводит в удаленном от столицы имении Ферней на территории Женевской республики — отсюда его прозвище «фернейский философ» [7]. За три месяца до смерти В. с триумфом вернулся в Париж.
Собрание сочинений В., вышедшее в 1784–1790 гг., заняло 70 томов [6], то же издание уменьшенного формата занимало 92 тома, а когда к нему в 1791 г. добавили письма В., оно выросло до 100 томов. Наиболее значительные его произведения — ирои-комическая поэма «Орлеанская девственница» (1735), 54 драматических произведения, философские повести «Кандид, или Оптимизм» (1759), «Простодушный» (1767) и др..
В. переписывался с Екатериной II. С тех пор отношение к В. в России вылилось в настоящий культ философа и писателя [2]. На полках библиотек знати и деятелей культуры стояли собрания сочинений В. и его отдельные произведения в подлиннике и в переводах, появившихся еще в XVIII в. (А.П. Сумароков и др.). Знаковым можно считать отношение к В. Пушкина — в молодости восторженное, позже более прохладное. Ряд исторических трудов В. Пушкин использовал в работе над «Историей Пугачева» и незавершенной «Историей Петра». Заручившись личным разрешением императора Николая I, Пушкин первым из деятелей русской культуры получил доступ к библиотеке В., купленной Екатериной II и находившейся в Эрмитаже. Здесь он нашел множество неизданных материалов об эпохе Петра.
В неоконченной статье 1834 г. «О ничтожестве литературы русской» Пушкин дает высокую оценку В. как философу и одновременно резко критикует его драматургию и поэзию: «Он 60 лет наполнял театр трагедиями, в которых, не заботясь ни о правдоподобии характеров, ни о законности средств, заставил он свои лица кстати и некстати выражать правила своей философии. Он наводнил Париж прелестными безделками, в которых философия говорила общепонятным и шутливым языком, одною рифмою и метром отличавшимся от прозы, и эта легкость казалась верхом поэзии» [3]. Как только Пушкин преодолел влияние вольтеровского поэтического стиля и нашел собственную, иную интонацию, он стал скептически смотреть на поэтическое наследие В., даже на любимую им «Орлеанскую девственницу», которую он теперь осудил за «цинизм».
Л., несомненно, должен был знать творчество В. довольно основательно: на его юность пришелся период расцвета культы В. в России, сформировался устойчивый образ «русского Вольтера». Видный исследователь связей Л. с культурой Франции Л.И. Вольперт обратила внимание на весьма значимую деталь. Если Пушкин в произведениях, статьях, письмах упоминает около 100 французских писателей, то Л. — только 17, при этом лишь два француза — В. и Руссо — удостоились двух упоминаний [1], в то время как у Пушкина более 200 прямых и косвенных упоминаний В.[1]. Но при этом сами упоминания имени В. носят у Л. особенный характер. В 21 год Л. вложил в уста персонажа драмы «Маскарад» карточного игрока и циника Казарина следующую реплику:
bq(.. Что ни толкуй Вольтер или Декарт —
Мир для меня — колода карт,
Жизнь — банк; рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю. [Т.V, 339]
Второе упоминание В. обнаруживается спустя 5 лет в «Сказке для детей» (1840) — незаконченном произведении Л., в котором содержался замысел, возможно, романа в стихах, подобного «Евгению Онегину». В иронической характеристике петербургского старика, даваемой также не без иронии изображенным в поэме Мефистофелем, отмечено, что этот старик, «озлобленный на этот век и нравы», —
bq(.. Всегда молчал; ходил до двух часов,
Обедал, спал … да иногда, томимый
Бессонницей, собранье острых слов
Перебирал или читал Вольтера.
Как быть? Сильна к преданьям в людях вера!.. [Т.IV, 178]
Сравнивая два высказывания, можно сделать некоторые выводы. В. не был близок Л. ни своим рационализмом, ни поэтическим стилем, где рядом с бурлеском и блестящими язвительными эскападами, порождаемыми ирои-комическим взглядом на мир и признанных обществом кумиров, не оставалось места для столь значимого для Л. философско-лирического начала. Но, сравнивая В. с людьми своего поколения, Л. именно им приписывает цинический взгляд на окружающую действительность, а В. становится представителем старших поколений мыслителей, героически пытавшихся понять мир в его подлинном масштабе. Наконец, третий вывод: для Л. эти старшие — «декартовско-вольтеровские» [4] — поколения, отмеченные благородством и глубиной мысли, безнадежно устарели для поколения «героев нашего времени», для которого «умчался век эпических поэм». В «Сказке для детей» обозначена существенная черта поколения «героев нашего времени» — не столько цинизм, сколько прозаичность, непоэтичность:
bq(.. <…> смешно ж терять для звучных строф
Златое время… в нашем веке зрелом,
Известно вам, все заняты мы делом. [Т. IV, 174]
Так отношение Л. к В. увязывается с общей картиной мира поэта.
Лит.: 1) Вольперт Л.И. Лермонтов и литература Франции / 3-е изд., испр. и доп. — Тарту: «Тартуский университет», 2010. — С. 13, 58; 2) Заборов П.Р. Русская литература и Вольтер. XVIII — первая треть XIX века. — Л.: Наука, 1978. — 245с; 3) Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1959. Т. XI: — С. 271; 4) Martin-Haag E. Voltaire : Du cartesianisme aux Lumieres. — Paris: Vrin, 2002. — 216р; 5) Milza P. Voltaire. — Paris: Perrin, 2007; 6) Oeuvres completes de Voltaire : T. 1–70. — [Kehl]: Impr. de la Societe litteraire-typ., 1784—; 7) Paillard Ch. Voltaire en son chateau de Ferney. — Paris: Editions du Patrimoine, 2010.
Вл.А. Луков